Астрид Линдгрен - Приключения Эмиля из Лённеберги

Эмиль помчался за Альфредом, и Альфред прибежал. Не с динамитом, конечно, да и папа Эмиля сказал это только во гневе, а с пилой – папу надо было выпилить, другого способа освободить его не было.

И пока Альфред пилил, Эмиль стоял на стремянке и в отчаянии держал над своим бедным папой зонтик, чтобы его не хлестал больше дождь. Ты, конечно, понимаешь, что минуты, которые Эмиль провёл, стоя на стремянке, были не из самых приятных в его жизни, потому что папа всё время рассказывал, что́ он сделает с Эмилем, как только освободится. И папа даже ничуть не был благодарен Эмилю за то, что тот стоял теперь с зонтиком, прикрывая его от дождя.

Альфред пилил так усердно, что опилки летели во все стороны. А Эмиль не зевал: в то мгновение, когда Альфред допилил до конца и папа Эмиля с грохотом свалился на землю, в то самое мгновение Эмиль отбросил зонтик и со всех ног понёсся к сараю. Он влетел в него, на секунду опередив своего папу, и заперся на засов. Так что папе ничего другого не оставалось, как снова ломиться в закрытую дверь. Но долго это продолжаться не могло, потому что ему необходимо было успеть ещё показаться гостям. Изменив своим правилам, он выкрикнул несколько бранных слов и исчез. Но, прежде чем появиться на людях, ему надо было незаметно прокрасться в спальню и переодеться во всё сухое.

– Где это ты так долго пропадал? – недовольно спросила мама Эмиля своего мужа, когда он вернулся к гостям.

– Об этом мы потом поговорим, – хмуро ответил папа.

Вечер на хуторе подходил к концу. Пастор запел псалом, и все присутствующие его подхватили, каждый на свой лад.

– «Настанет день, пробьёт наш час…» – пели они. А потом пришло время расходиться по домам. Но когда гости вышли в прихожую, то первое, что они увидели, была огромная гора галош, освещённая слабым светом керосиновой лампы.

– Это работа Эмиля, сразу видно, – в один голос сказали все.

А потом каждому, в том числе и пастору с супругой, пришлось по очереди садиться на скамеечку и долго перебирать и мерить галоши. На это ушло ещё добрых два часа, а потом гости сухо поблагодарили хозяев, попрощались и исчезли в темноте и дожде.

С Эмилем они не смогли попрощаться, потому что он ведь сидел в сарае и, пыхтя, выстругивал своего сто восемьдесят четвёртого человечка.

Близилось Рождество. Когда темнело, все обитатели хутора Катхульт собирались на кухне, и каждый занимался своим делом. В тот вечер мама Эмиля пряла на прялке, папа чинил башмаки, Лина чесала шерсть, Альфред и Эмиль стругали колышки для граблей, а сестрёнка Ида мешала Лине работать, пытаясь втянуть её в новую игру.

– Понимаешь, это выходит только с тем, кто боится щекотки, – объяснила Ида, а значит, ей годилась только Лина. Ида водила своим маленьким пальчиком по юбке Лины и говорила:

Когда Ида доходила до слова «заколю», она тыкала указательным пальцем в Лину, и Лина всякий раз, к великой радости Иды, вскрикивала и хохотала.

Видно, эта невинная детская присказка про поросёнка изменила ход мыслей папы Эмиля, потому что он сказал вдруг нечто совершенно ужасное:

– Да, Эмиль, ведь скоро Рождество, пора тебе заколоть твоего поросёночка.

У Эмиля нож выпал из рук. Он уставился на отца.

– Заколоть Свинушка? Нет, этого не будет, – твёрдо сказал он. – Это ведь мой поросёнок, ты мне его подарил, когда я дал обет быть трезвенником, разве ты забыл?

Нет, этого папа не забыл. Но он сказал, что во всём Смоланде никто ещё не слыхал про чудаков, которые выращивали поросят для забавы. Он надеется, что Эмиль уже крестьянин, а это значит, он понимает, что поросят держат для того, чтобы потом заколоть.

– Разве ты этого не знаешь? – с удивлением спросил папа Эмиля.

Нет, Эмиль это, конечно, знал и сперва даже не нашёлся что ответить, но потом всё же сообразил: