Джоан Роулинг - Гарри Поттер и дары Смерти(«Translate Army»)

Они перенесли тело Вольдеморта в и положили его на постамент в одной из комнат замка, подальше от тел Фреда, Тонкс, Люпина, Колина Криви и пятнадцати других, кто погиб с ними. МакГонаголл отменила распределение столов, так как никто больше не собирался сидеть в уголке своего факультета: все проводили время вместе, учителя и ученики, призраки и родители, кентавры и домашние эльфы, и Фиренц возлёг в углу, и Грауп залез через разломанное окно, и люди бросали еду в свои смеющиеся рты… спустя какое-то время Гарри обнаружил, что сидит на скамейке с Луной.

— Будь я на твоём месте, больше всего сейчас желала бы тишины и покоя, — сказала она.

— Я бы тоже, — ответил Гарри.

— Я отвлеку их всех, — предложила она. — А ты надень Мантию.

И прежде чем он смог ответить хоть что-то, она закричала:

— Ооо, все смотрите, Бубнящий Жучок! — и показала куда-то за окно. Все, кто был рядом, взглянули туда, и Гарри напялил на себя Мантию, после чего встал на ноги.

Теперь он мог ходить по Залу, не будучи обнаруженным. Он увидел Джинни через два стола от себя, её голова покоилась на плече своей матери. Был неподходящий момент, чтобы говорить с ней сейчас, но он знал, что у них для этого будут часы, дни, месяцы и годы. Он увидел Невилля, меч Гриффиндора лежал рядом с его тарелкой, пока он трапезничал, окружённый горячими поклонницами. Гарри прошёл между столами и обнаружил троих Малфоев, сжавшихся вместе и неуверенных, стоит ли им здесь быть, но никто не обращал на них внимания. Куда бы Гарри не посмотрел, он видел собравшиеся вместе семьи, и, наконец, увидел двоих, в чьей компании нуждался более всего.

— Это я, — пробормотал он, присаживаясь между ними. — Может, отойдём в сторону?

Они встали, как один, и вместе покинули Большой Зал. В мраморной лестнице не хватало больших кусков, исчезли большие фрагменты площадки, а оставшиеся были покрыты раздробленными осколками и кровавыми пятнами.

Где-то вдали они услышали победоносные песнопения Пивза собственного авторства:

— Действительно вызывает чувство трагического восторга, не так ли? — усмехнулся Рон, открывая двери для Гермионы и Гарри.

И наконец Гарри ощутил счастье, которое тут же было разбавлено болью по поводу утраты Фреда, Люпина и Тонкс, которая давала о себе знать с новой силой каждые несколько шагов. Но больше всего он ощущал колоссальное облегчение и желание спать. Однако сначала он должен был обо всём на свете переговорить с Роном и Гермионой, проделавшими такой длинный путь вместе с ним. Он подробно перечислил всё, что произошло с ним в лесу. И его друзья не высказали ни единого комментария, пока они направлялись к месту, которое выбрали одновременно и неосознанно.

Как только они достигли его, горгулья, охранявшая вход в кабинет директора, отъехала в сторону, и Гарри подумал, нужны ли всё ещё пароли, чтобы двигаться дальше.

— Мы можем войти? — спросил он.

— Чувствуйте себя, как дома, — последовал ответ.

Рон и Гермиона забрались на винтовую лестницу вслед за Гарри, и она тут же подняла их наверх. Гарри толкнул дверь на вершине.

Звон в его ушах наконец выплеснулся в коротких слезах по поводу всего случившегося — проклятия, которое жило в нём вместе с защитным заклинанием любви, по поводу возвращения Пожирателей Смерти и возрождения Вольдеморта… Но тут же последовали аплодисменты. Со всех стен, ему стоя аплодировали директоры и директрисы Хогвартса; перед ним снимали шляпы, а в некоторых случаях даже парики; они перемещались между портретами, чтобы пожать друг другу руки; они залезали на стулья, на которых были нарисованы, чтобы потанцевать на них; Диллис Дервент рыдал без стеснения; Декстер Фортескью махал своей слуховой трубой; Финеас Нигеллус произнёс своим громовым голосом:

— И пусть все признают, что факультет Слизерина сыграл большую роль в общей борьбе! Да не будет забыт наш вклад!

Но глаза Гарри были обращены только на самый большой портрет, висевший над директорским креслом. Слёзы катились из-за очков в форме полумесяцев, ниспадая на длинную серебристую бороду, и гордость и благодарность излучали эти добрые глаза, воздействуя на Гарри благодатнее, чем песня Феникса.

Наконец Гарри поднял руки, и портреты с уважением притихли, лукаво поглядывая на него и безмолвно прося заговорить. Он обратил свои слова к Дамблдору, выбирая их с нечеловеческой заботой. Он чувствовал себя исчерпанным, и ему нужен были последние слова наставления.