Станислас-Андре Стееман - Осужденный умирает в пять

О. — Он шантажировал меня! (СТЕНОГРАФИЧЕСКИЙ ОТЧЕТ О ПРЕНИЯХ. ВЫДЕРЖКИ.) Если вы помните, я обеспечивал защиту обвиняемого во время последней сессии суда, тогда он обвинялся в том, что зарезал свою любовницу Габриэль Конти. Само собой, я верил в его невиновность. Но это было не так, он сам мне в этом признался после своего несправедливого оправдания, угрожая мне, что, если я не удовлетворю его требований, он расскажет всему свету, будто я — я, Лежанвье, — убедил его защищаться, отрицая вину… Я больше всего боялся потерять уважение своей жены, ее любовь, Я испугался, отступил перед угрозой скандала вплоть до того дня — накануне убийства, — когда Диана случайно узнала правду. Я думал, что потерял ее, она меня поддержала. Как я понял, обвиняемый после своего оправдания неосторожно доверился ей, и она полагала, что имеет средство давления на него, возможность заставить его отказаться от своих безумных требований… Вот почему она просила меня уехать в Париж на другой день, забрав с собой Жоэль, оставить ее с ним наедине… Вот почему подсудимый, осознав внезапно собственное бессилие, убил ее с заранее обдуманным намерением, как он умышленно убил Габриэль Конти!

(Оцепенение в зале.)

— Это самоубийство! — пробормотала ошеломленная мэтр Сильвия Лепаж.

Вернер Лежанвье только что добровольно поставил крест на своей карьере, никогда ему больше не выступать в суде в качестве адвоката.

— Нет, это казнь! — поправил возбужденный М — ран.

Обвиняемый это заслужил, нельзя безнаказанно бросать вызов самому Лежанвье.

Однако что-то, какое-то чувство, близкое к стыду, помешало ему зааплодировать.

Защита. — Защита протестует! Мэтр Лежанвье только что разгласил — и это неслыханно — профессиональную тайну! Его следует вычеркнуть из списков адвокатского сословия!

Заместитель прокурора. — Мэтр Лежанвье остается выше всяческих упреков. Он был жертвой шантажиста, признался нам в этом лишь под давлением обстоятельств, в высших интересах справедливости и правосудия.

Председатель. — Господа, господа!

Защита. — Ничто не доказывает его искренности.

Заместитель прокурора. — Что он выигрывает? Ничего. Что он теряет? Все.

Защита. — Он мстит.

Заместитель прокурора. — Другими словами, вы признаете, что обвиняемый отплатил ему неблагодарностью, ухаживая за его дочерью, соблазнив его жену, и что он не мог бы его шантажировать, если бы не избежал заслуженного наказания?

Защита. — Я ничего не признаю! Мы не в кассационном суде! Наш суд призван разобраться в деле Лазар — Лежанвье, а не в деле Лазар — Конти, давно закрытом!

Заместитель прокурора. — Я сожалею, что неудачно выразился. Прокурорский надзор в полном согласии с защитой обязан напомнить суду, что следует забыть несправедливое оправдание подсудимого за прошлое убийство и вынести справедливое решение о наказании за это!

Обвиняемый. — Я протестую! Я не убивал Габи Конти!

Заместитель прокурора. — Вот новости!

Обвиняемый. — Я не убивал Габи Конти! Я заявил об этом после суда, чтобы обмануть мэтра и сорвать куш.

Заместитель прокурора. — Хорошенькая мораль!

(Волнение и крики.)

Председатель. — Тишина в зале! Все это не относится к прениям, мы и так слишком много времени уделили на нашем заседании уже закрытому делу! (К свидетелю:) Мэтр, вы хотите еще что-нибудь добавить?

О. — Нет. Я только хочу выразить желание, чтобы обвиняемый был приговорен к высшей мере .

Умеренное выступление гражданского истца, безжалостная обвинительная речь заместителя прокурора и озлобленная защитительная речь адвоката заняли весь следующий день.

Приговор был вынесен около шести часов вечера после краткого совещания судей.

По лицу обвиняемого ничего невозможно было прочитать. Сохраняя на губах под тоненькими черными усиками горькую улыбку, не сходившую с них все пять дней процесса, он легким поклоном поприветствовал заместителя прокурора, и от этого движения дрогнули многие женские сердца.

Вот уже несколько долгих месяцев Лежанвье и Жоэль больше не разговаривали, разве что издали здоровались и прощались.

Жоэль большую часть времени проводила у подруг — по крайней мере, так предполагал адвокат, — лишь изредка обедала дома, возвращалась непозволительно поздно, и случалось, с трудом поднималась по лестнице и добиралась до дверей своей комнаты, напевая пронзительные мотивы танцевальных мелодий.