Станислас-Андре Стиман - Приговоренный умирает в пять

Станислас-Андре СТИМАН

Приговоренный умирает в пять

Повесть

Перевод Валерия Орлова

Г-ну Полю Фаччендини, судье,

мэтру Жану Виалю, адвокату, и

мэтру Максану Реру, адвокату, чьи

советы провели меня сквозь дебри

судопроизводства

ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ АВТОРА

Персонажи этого романа - вымышленные, и всякое

их сходство с современниками, как ныне

здравствующими, так и покойными, чисто

случайное; равным образом случайными

могут быть и совпадения имен и фамилий.

Разумеется, повесть написана до проведения

судебной реформы.

ПРОЛОГ

Процесс занял пять дней.

Когда присяжные удалились на совещание, предполагаемый вердикт запорхал по залу.

- Дело в шляпе, - прошептал Билли Гамбург в очаровательное ушко Дото (уменьшительное от Доротеи).

Надвигалась гроза, свет ламп то и дело блек от всполохов.

- Шесть десять, - произнес Билли, взглянув на свои наручные часы. Да что они там, адресами обмениваются?

Шесть двадцать.

Старший судебный пристав потребовал тишины.

- Господа! Суд идет...

Председатель суда стряхнул с себя дремоту. Двенадцать образцовых граждан, призванных решить судьбу подсудимого, гуськом возвратились в зал, заняли свою скамью.

- Господа присяжные заседатели, ответьте по совести и чести...

- Обычная болтология! - скривился Билли, чья шаловливая рука добралась уже до подвязки Дото.

- Тсс, слушай!

Зашлась в кашле дама с сиреневыми волосами, прикрывая рот рукой в перчатке.

Старшина присяжных - рыжий, коренастый, с глазами навыкате под стеклами в невидимой оправе - зычным голосом ответил на ритуальные вопросы председателя суда и сел с видом человека, исполненного сознания собственной значимости.

Снаружи донесся визг автомобильных тормозов, там и сям в зале раздались аплодисменты, но быстро потухли.

Подсудимый не выказал ни малейшего волнения. Под устремленными на него взглядами всех присутствующих он все с той же сардонической усмешкой под тонкими черными усиками, которая не сходила с его губ на протяжении всех пяти дней процесса, едва заметно поклонился заместителю прокурора, чем привел в смятение не одно женское сердце.

Очередная вспышка молнии. Первый раскат грома. Публика заторопилась к выходу.

Защитник, мэтр Лежанвье, собрал листки с тезисами и выводами и сунул их в портфель из свиной кожи. По его широкому лбу, застилая белый свет, градом катил пот. Сердце ухало где-то в горле - огромное, больное, не дающее нормально вздохнуть.

- Ваш динамит, мэтр, - напомнила мэтр Лепаж (Сильвия), протягивая ему розовую пилюлю и стакан с водой.

Мэтр Лежанвье с отвращением проглотил пилюлю, запил ее водой из стакана.

- Спасибо, малыш. Вы очень милы... Нет, никогда ему к этому не привыкнуть.

Так повторялось всякий раз при вынесении вердикта: его охватывала смертельная тревога.

Словно ему предстояло разделить участь подсудимого. Самому быть оправданным или признанным виновным. Словно он защищал собственную жизнь.

ЧАСТЬ

первая

ГЛАВА I

С первого этажа доносилась танцевальная мелодия - подобные ритмы особенно оглушают, когда сам предпочитаешь Дебюсси и Равеля.

Злясь на весь свет и на себя, мэтр Лежанвье судорожно дергал галстук перед псише [Большое зеркало в раме со стержнями, позволяющими устанавливать его в наклонном положении], в котором каких-нибудь десять минут назад еще отражалась пленительная Диана в синем вечернем платье. Дрожащие руки адвоката пылали так, что ему пришлось охладить их под струей воды в ванной. Он не то чтобы страдал, но испытывал неотвязное ощущение, что боль может накинуться на него в любой момент.

Вернер Лежанвье страшился этих ужинов "в кругу друзей", где каждый ожидал от него не менее блестящих застольных речей, чем его выступления в суде, но не могло быть и речи о том, чтобы Диана лишилась их. Один раз, один-единственный раз, на следующий день после процесса Анжельвена, "обреченного на проигрыш" и в конце концов выигранного, он выразил намерение похитить ее у общества и провести вечер вдвоем в каком-нибудь симпатичном маленьком бистро.

Тогда Диана взглянула на него с непритворным изумлением, словно он сделал ей гнусное предложение. Светило адвокатуры принадлежит не себе, а своим близким и почитателям: известность не дается даром. К тому же она терпеть не могла эти так называемые симпатичные маленькие бистро, будь они итальянские, русские или венгерские, где запахи пиццы, борща или гуляша уже с порога отбивают всякий аппетит и где надо бьяь одетым "как все", если не хочешь выглядеть белой вороной.