Роберт Маккаммон - Королева Бедлама

— Понимаю, — был ответ Мэтью. Он ссутулился и подумал, не это ли смятение в его жизни учуяла Сесили сегодня утром. Так или этак, а надо выпить и залечь спать.

— Но это еще не все, что я должен тебе сказать, — заговорил снова Пауэрс, и от жизнерадостных ноток в его голосе Мэтью резко выпрямился, не зная, ожидать еще плохих новостей. — Не думай, будто я собираюсь уехать, не попытавшись что-нибудь для тебя найти. Хочешь ли ты быть клерком при другом магистрате?

«А какой у меня выбор?» — мысленно спросил Мэтью, но вслух ничего не сказал.

— Если да, то это достаточно просто. И Доус, и Макфиней взяли бы тебя на службу прямо сегодня. Но я хотел тебе сказать, где я был сегодня утром.

— Простите, сэр? — Мэтью уже ничего не понимал.

— Где я был, — повторил магистрат медленно, как дебилу. — Или — что важнее — с кем я виделся. Ко мне вчера явился вечером посыльный с вопросом, не соглашусь ли я встретиться с некоей миссис Кэтрин Герральд в гостинице «Док-хаус-инн». Похоже, у нас с ней есть некоторые общие враги — в той степени, в которой она хотела со мной говорить. Я был там сегодня утром, и… хотя я выразил сожаление, что не могу ей быть полезен, но при этом сообщил, что есть человек, который мог бы, и что ты с нею встретишься завтра в час дня.

— Я? — Мэтью точно показалось, что у магистрата не все дома. — Но почему?

— Потому… — Пауэрс замолчал и будто подумал еще раз. — Просто «потому». И больше я к этому сейчас ничего не добавлю. Значит, беседа с вдовой Маклерой у нас в десять, так? И у тебя будет время для хорошего ленча. А потом — марш в «Док-хаус»!

— Сэр… я действительно хотел бы знать, что это все значит. То есть я очень ценю вашу помощь, но… но кто такая эта миссис Кэтрин Герральд?

— Она деловая женщина, — ответил магистрат, — с весьма интересным деловым планом. А теперь прекрати вопросы и сдержи свое любопытство. Вот этот протокол закончи к обеду, и я тебя приглашаю к Салли Алмонд, но только при условии, что заказывать будешь баранью похлебку и сухари.

С этими словами он вернулся к столу и стал готовить свои заметки к допросу вдовы, а Мэтью смотрел ему в спину и гадал, что за безумие заразило сегодня город.

— Сэр? — попробовал он привлечь к себе внимание, но Пауэрс нетерпеливо махнул рукой, и это означало безусловное окончание любых обсуждений таинственной миссис Герральд.

Через какое-то время Мэтью сумел утихомирить свое любопытство, ибо новой пищи ему не было. Он обмакнул перо в чернильницу и снова принялся водить им по бумаге. Закончить расшифровку стенограммы было необходимо, потому что Вторничное Особое Блюдо в таверне Салли Алмонд пропускать нельзя.

Приближалось время появления лорда Корнбери, и в зале заседаний Сити-холла сначала стало людно, потом тесно, потом битком. Мэтью, занявший место в третьем ряду между магистратом Пауэрсом слева и сахароторговцем Соломоном Талли справа, с большим интересом наблюдал, как вливается людской поток. По желтым сосновым половицам шагали и самые прославленные, и самые печально знаменитые персонажи Нью-Йорка, и всех их заливал золотой полуденный свет из высоких многостворчатых окон, будто Сити-холл соперничал с церковью Троицы в блаженном принятии добрых, злых и случайно попавших под раздачу.

Вот важно шагают первые коммерсанты города, уверенно стуча каблуками по половицам, раздвигая толпу. Вот фланируют владельцы мастерских и хозяева складов, рвущиеся занять место среди больших воротил, вот пробираются адвокаты и врачи, показывая, что тоже ищут света признания, а вот мельники и содержатели таверн, морские капитаны и ремесленники, метельщики, плотники и пекари, сапожники, портные и цирюльники, те, кто толкает, и те, кого толкают, человеческая волна, выплеснувшаяся с улицы и сдавленная здесь плечом к плечу на скамьях и в проходе, а за ней — человеческая пробка, застрявшая в дверях и стиснутая так, что шевельнуться там труднее, чем Эбенезеру Грудеру у позорного столба. И все эти персонажи, как понял сейчас Мэтью, после ленча направились домой, вытащили из шкафов и сундуков лучшие свои павлиньи перья, чтобы встать между такими же павлинами в буйстве красок, причудливых фасонов, кружевных рубашек с манжетами, камзолов любых оттенков от морской зелени до винной темной густоты, треуголок с завернутыми полями — не только респектабельно черных, но и красных, синих, даже ядовито-желтых, расшитых сюртуков и чулок, башмаков на толстой пробковой подошве, от которой среднего роста мужчины становились высокими, а высокие едва ли не опрокидывались, резных тростей из ясеня, черного дерева или каштана с золотыми и серебряными набалдашниками и прочих модных аксессуаров, что должны определять джентльмена.