Роберт Маккаммон: Королева Бедлама

Давно известно, что лучше зажечь свечу, нежели проклинать тьму, но в городе Нью-Йорке в лето одна тысяча семьсот второе одно другому не мешало, потому что свечки были маленькие, а тьма — великой. Да, существовали назначенные городом констебли и сторожа. Но, увы, зачастую между Док-стрит и Бродвеем эти герои ночи не могли при всей своей храбрости устоять перед зовом Джона Ячменное Зерно и прочих соблазнов, что так маняще доносил до них летний ветерок — будь то звуки шумного веселья из портовых таверн или же пьянящий аромат духов из заведения Полли Блоссом.

А ночная жизнь была — если охарактеризовать ее одним словом — живой. Хотя город просыпался до рассвета под бодрые колокола купеческого и крестьянского труда, много было в нем таких, кто посвящал свои часы отдохновения пьянству, азарту — и бесчинствам, никогда не отстающим на пути от этих беспокойных близнецов. И пусть неизбежен утром восход солнца, но всегда ночь полна искушений. Зачем бы еще этот дерзкий и энергичный, выхоленный голландцами и одетый ныне англичанами город щеголял дюжиной таверн, если не ради общения за непустой кружкой?

Однако молодой человек, сидящий одиноко за столом в задней комнате «Старого адмирала», не искал общения ни с людьми, ни с дрожжами пивовара. Да, перед ним стояла кружка темного крепкого пива, к которой он время от времени прикладывался, но это был всего лишь реквизит, чтобы не выделяться на сцене. Внимательный наблюдатель заметил бы, как вздрагивает и морщится этот юноша, поднося кружку ко рту, потому что проглотить огненное пойло в «Старом адмирале» мог только человек с луженой глоткой. Юноша не был тут завсегдатаем. Его хорошо знали в таверне «С рыси на галоп» на Краун-стрит, но не здесь, у Больших Доков на Ист-ривер, где шептались и постанывали в ночных течениях корабли с высокими мачтами да горели факелы рыбацких суденышек на фоне речных водоворотов. В «Старом адмирале» поднимался кругами синий дым от глиняных трубок, застилая свет ламп, орали гости, требуя эля или вина, пистолетными выстрелами малых войн грохотали по столам игральные кости. И всегда при этом звуке Мэтью Корбетту слышался пистолетный выстрел, выбивающий мозги у… ну, это было три года назад, и лучше не стоит вспоминать.

Было ему всего двадцать три года, но в нем виделось что-то более взрослое. Может быть, его решительная неулыбчивость, или же суровая сдержанность поведения, или умение по нытью костей предсказать дождь не хуже беззубого старика, шлепающего губами над кашей. Если уточнить — не просто костей, а левого плеча и ребер слева — память о битве с медведем по прозвищу Одноглазый. Тот же медведь оставил Мэтью на лбу полумесяц шрама, уходящий под волосы. Доктор в колонии Каролина сказал ему тогда, что дамы любят молодых людей с лихими шрамами, но этот шрам предупреждал, что его обладатель побывал под косой смерти и холод склепа въелся ему в душу. Больше года Мэтью прожил с почти безжизненной левой рукой, и так и жил бы на штирборте все оставшиеся дни, если бы один хороший и весьма неортодоксальный доктор здесь, в Нью-Йорке, не прописал ему упражнения для руки — добровольные самоистязания — с использованием железного лома, утяжеленного подковами. Эти упражнения нужно было выполнять каждый день плюс еще горячие компрессы и растяжка. И наконец настало чудесное утро, когда Мэтью смог сделать круговое движение плечом, а дальнейшее лечение почти полностью восстановило прежнюю силу руки. Так миновали следы последнего деяния Одноглазого на этой земле — но само деяние вряд ли забудется.

Холодные серые глаза Мэтью с крапинками темно-синего — как дым в сумерках — смотрели на стол у противоположной стены зала. Он старался, чтобы это не было заметно — поглядывал время от времени и снова опускал глаза, поводил плечами и опять бросал косой взгляд. Хотя это и было не важно: объект его интереса должен был бы быть слеп и глуп, чтобы не знать о его присутствии, а этот представитель истинного зла ни слеп, ни глуп не был. Нет, зло сидело и вело разговор, смеялось и прикладывалось пухлыми губами к захватанному бокалу с вином, еще смеялось и еще говорило, и шла вокруг игра под бурные выкрики и громкий треск костей, и люди ночи орали так, будто хотели отпугнуть приближающийся рассвет.

Но Мэтью знал: не пьянство и азарт таверны в юном городе с океаном у груди и диким лесом причиной такому дикому веселью. Нет. Причина — То-О-Чем-Не-Говорят. Ужас. Несчастье.