Владимир Цмыг - Страх

— Ты пока в спальню не заходи… я тебя потом сама позову… — опустив голову, наконец, хрипловато и тихо говорит она.

Ночная лампа, накрытая тонкой голубой материей, комнату опустила на дно голубого, прозрачного озера. Сквозь голубую, колеблющуюся тюль влажно дышала приморская ночь. На диване аккуратная стопка одежды девушки: тонкие чулки, покачиваясь от легкого сквозняка, черными пятками елозили по полу. Законом повторного явления Бармин вдруг увидел белую, узкую ступню подруги Евгении, подошвой сладострастно гладившую жесткий ворс ковра…

Он медленно наклонился над Ксенией, вдыхая душный, волнующий аромат волос, рассыпавшихся на снеге наволочки. Лицо девушки с закрытыми глазами неподвижно, прекрасно и чуждо… Страх неуверенности льдом окатил позвоночник, он отвел взгляд от страшной красоты лица, убившей в нем желание. Преодолев внезапное сопротивление девушки, вцепившейся в край шерстяного пледа, Бармин обнажил её грудь. Грудь Ксении, как у той женщины в душевой, исполнилась для него своим, отдельным от всего тела, сокровенным смыслом… Лицом он зарылся в упругую нежность, ноздрями и губами жадно впитывая пьянящую теплоту и запах юной кожи. Грудь вздрагивала, твердела, вбирая его в себя, растапливая в нем лёд неуверенности. Приподняв голову, он вгляделся во всегда скрытую тайную красоту. Молочно–белая, с широкими золотисто–коричневыми кругами вокруг сосков, грудь излучала теплое, голубое сияние, согревая сердце, вливая в него прежнюю уверенность и крепость…

Бармин почувствовал страх напрягшейся Ксении, который она усилием воли старалась подавить… Она была, как мертвая, ни единым движением не разделив с ним наслаждения.

Потом пришло разочарование и даже какая–то обида, словно его обманули. Бармин отмахивался от этих чувств, считая их неблагодарными, несправедливыми, но они все время навязывали свое существование. Раньше ему было безразлично: первый он у женщины или сотый, но с Ксенией… Тут уже другой, более жесткий счет.

— Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, — девушка неумело поцеловала его, просто губы крепко прижала к его губам, — но ты у меня первый… ТОТ (она сделала акцент на этом слове) не в счет… Ах, как сейчас мне хорошо, милый! — она щекой потерлась о его мускулистую грудь. — Словно цепи с меня спали, и открылась дверь тюрьмы, которую никто не видел. Прошлое? Балетные пуанты, мечты, розовый туман… Вдруг тебя неожиданно хватают, ломают руки, и, как в навозную кучу лицом, кидают во взрослую жизнь! Седые волосы в пятнадцать лет, сейчас не видно, исчезли… отчаяние, тоска отвращение, и тот обрыв всегда в мыслях…

Голая, она сидела на пятках, прозрачно–голубые тени дрожали на груди, пухлом животе, густели в глубоком пупке, во всех выемках и складках тела. Голубовато, влажно, со спокойной грустью мерцали глаза, голубовато — золотые пряди запорошили круглые плечи. Меж длинных пальцев — сигарета, изломанным, серовато — голубым клинышком дымок.

— На очной ставке я не в силах была взглянуть в его лицо, глаза, казалось, сердце разорвется от ужаса. У мамы сразу село сердце, мы с ней такие нервные, впечатлительные. Мама у меня однолюбка, когда–то не простила измену, и всю жизнь одна. Я вся в неё… После выпускного вечера пришла, а она в кресле сидит… мёртвая. А ТОТ через два года должен освободиться… Думала уехать куда–нибудь, да разве бабушку бросишь одну. Руку пожму однокашнику, и какое–то отвращение, тянет тут же вымыть руку или вытереть чистым платком. А Славик?.. Когда ты о нем начал тогда у обрыва, меня точно током ударило! Вдруг появилось смертельно непреодолимое желание увидеть его… Это похоже на… когда ты стоишь рядом с рельсами, а мимо проносится поезд, так и тянет под колеса. Может, это завихрение воздуха? Мысль появилась странная, страшная, если увижу его, то навсегда отрешусь от себя такой. Ведь с таким грузом в душе нельзя долго протянуть, рано или поздно, конец! Пусть этот переход в себя другую будет мучительным, страшным, но он должен был произойти… Я у ТОГО помню лишь руки, короткие, толстые пальцы в рыже–буром густом волосе, они, как мохнатые пауки–птицеловы, в каком–то постоянном движении. У Славика такие же руки. А когда ты его молотком… — ты не думай, я не жестокая — у меня в душе словно какой–то нарыв лопнул, мучивший столько лет! Я будто проснулась, очнулась от жуткого сна, стало легко и просто, словно спало какое–то наваждение, заклятие!.. А ведь это и было заклятие — видеть мир, населенный только чудовищами, ощущать постоянную опасность.