Владимир Цмыг - Страх

Бармин боялся дохнуть на эту красоту, вздрагивал от случайного прикосновения, благоговел, не верил, что она так проста и рядом! Вдруг пронзительной, короткой молнией неожиданно полоснуло презрение и отвращение… Отвращение к распятой, униженной, измаранной, но ни в чем не повинной, красоте…

Страшный костяной звук!.. Под тяжелым железом молотка хрустнула ключица Генки. Всесильный, страшный «Чубчик» извивающимся, белесым червем под ногами Бармина, розовая пена на прикушенных от боли губах. С взглядом сомнамбулы пацан забился в угол, залез на спинку кровати.

— А-а!.. Х… с тобой! — брызнула известка, молоток в стену вмял лицо шлюхи с оранжевыми грудями на ладонях.

— Коля–а–а!.. — сквозь багровую дымку и шум в ушах до него донесся предостерегающий голос Ксении.

Бармин, не оборачиваясь, отклонился в сторону, он сейчас видел затылком, чувствовал лопатками. На полу вдребезги разлетелась тяжелая табуретка. И опять страшный костяной звук на жидковолосой макушке очухавшегося Славика. Магаданская, автовокзальная старуха вдруг отделилась от Славика и поплыла к выходу…

— А-а!.. — клокочет, хрипит, вздувается, рвется от сладких спазм горло Бармина. — Ведьма–а–а, опять здесь!..

Длинными, звериными прыжками он несется по бесконечному коридору за быстро уплывающей старухой. Возле ступеней лестницы на четвертый этаж Бармин опять услышал костяной звук…

Никого! Старуха исчезла, а под ногами скрюченный Славик, медленно расползаясь, глянцевито–влажно набухает страшное, красное пятно. В руках и ногах слабость, противная мелкая дрожь: хочется забиться куда–нибудь в угол, забыться, уснуть. Тошнота, как тогда в подвале, подступила к горлу. Сквозь багровый туман брезжит меловое лицо Ксении, ногти впиваются в запястье. Бармин тупо смотрит на лакированный квадрат сумочки, намертво зажатый в пальцах Ксении.

Туман карабкался по крутым откосам изуродованных сопок, где из песка и гальки щупальцами гигантских кальмаров торчали обрубленные, сухие корни выкорчеванных деревьев. За углом последнего дома — широкая магистраль. Красные сигнальные огни и свет фар слабо прорезали плотную стену тумана. Желтые, перемещающиеся полосы света на черном влажном асфальте, рев моторов, шелест шин легковушек. Подсвеченное прожекторами, низко и глухо желтело серое небо над портом.

— Да брось ты молоток! — задыхаясь от бега, крикнула девушка, и хрипловато захохотала. «Ха–ха–ха!..» — неудержимо с визгливой радостью, с полным освобождением от всего рвалось в низкое, глухо ворочающееся небо. Белеет запрокинутое лицо, свесились пряди волос, высокая грудь вздрагивает от хохота, могущего вот–вот перейти в бабью истерику. Ногти её больно впились в руку Бармина, где намертво зажата ручка молотка.

— Как он!.. Мамочка… Как он… Ой, не могу!.. Как он по коридору сиганул (ха–ха–ха), а ты следом с молотком и с криком «ведьма»! Милый, отчего «ведьма»? — резко прервала она нервный визгливый хохот.

Под железными пальцами хрустнули запястья девушки. «М–м–м…» — жалобно простонала она, от боли присев на корточки.

— Смешно, что я человека кокнул! — с усилием расцепил челюсти Бармин.

— Он не человек, ты же сам знаешь! — бешено крикнула она, и неожиданно звонко влепила ему пощечину. — Такие звери, подонки не умирают, они должны жить долго, у них нет души… Когда я обернулась, он приподнялся на локтях…

Ее слова немного успокоили его, возле угла большого дома впервые заглянувшего вглубь настоящего, цепенящего ужаса… Нет, Славика ему не жалко, тот, как вошь, но убить человека? Именно человека! Он испугался зверя, неожиданно проснувшемся в нём…

Разрешением всего сквозь ползущий, слоистый туман пробился изумрудный огонек такси… Глядя прямо перед собой, они молча, как подельники, сидели на заднем сиденье. Переплетя пальцы рук, ногами и бедрами они плотно прижались друг к другу. Устало–тревожные глаза меркли под полуприкрытыми тяжелыми веками.

Янтарное дрожавшее пятно на белой в цветочках клеенке. Незнамо как сохраненная бутылка болгарского коньяка узко, длинно и мучительно вытягивает шею… Пустой тюльпан фужера влажно поблескивает в пальцах Бармина. Комок тепла приятно разбухает в желудке, расползается по всему телу. Глаза Ксении отрешенно — туманны, она глядит на него и не видит его… Нежно–золотистым пушком соединились крутые коромысла бровей. В глубине зрачков девушки созревает что–то важное. Бармин догадывается… и не торопит ее. Ксения не замечает большую дыру в чулке, где матово белеет кожа икры, легко тронутая загаром. На гладкой щеке кривая, подсохшая царапина.