Владимир Цмыг: Зеленые гранатовые камни

Шахурдину легко и весело. За щедрые чаевые он ловко подстрижен парикмахером–армянином. Пахнет от Шахурдина не дохлыми портянками, сладкой прелью давно немытого тела, гарью кострищ, а любимым «шипром». В обоих нагрудных карманах нового пиджака толстые пачки денег нежно давят на грудь…

На белой скатерти дрожит янтарное пятно от графинчика с коньяком, с толстого горла шампанского еще не сорван хрустящий, серебряный шарф. Пора начинать, но он все тянет, продлевая наслаждение от перехода в мир нарядный, уютный, где хорошая еда, но главное — женщины. За спиной далеко–далеко остались лязг кирок и ломиков о скальную породу, затяжные туманы, от которых, казалось, отсыревают не только вещи в палатке, но и душа.

Официантка, бабец ядреный, ишь, стерва, как крутит задком! Эх, какого бы кента за столик, одному в горло не идет!

— Может, вам винограда свежего? — пышная блондинка щурит подведенные, бирюзовые глаза. В них сияет, плавится интерес… Мягким, волнующим бедром она легонько касается его локтя. По обветренному лицу и коричневому загару женщина определила, что клиент геолог и после полевого сезона у него полные карманы денег.

— Винограда? — бел улыбчивый оскал на бородатом, темном лице. Волосы русые, а борода темная. «Ты осколок прошлого!.. Кондотьер, конкистадор, казак–землепроходец!» — шептала Лариса зимой в сорока пяти километрах от Магадана, куда его душа рвалась все лето… В сравнении с официанткой, фигурой она — девушка–подросток: гибкая, упруго–хлесткая, как тальник! Но как оплетала, как обжигала! Лариса, ларец, ларчик… А может, ларчик с двойным дном?

Колышутся уплывающие бедра официантки, обтянутые тугой юбкой, под прозрачным нейлоном поблескивают белые икры. Если по икрам провести ладонью, затрещит синтетика, мельчайшими петельками цепляясь за заусеницы мозолей.

И тут же:

— У вас не занято?

— Пожалуйста! — обрадовался Шахурдин. И тотчас почувствовал тревогу, точно шильцем кольнули в сердце… С ним такое уже было: опасности рядом вроде нет, но душа томится в странном предчувствии…

Как–то раз рыбачил, вдруг кто–то беззвучно, испуганно крикнул ему в уши… Обернулся, а в пяти шагах над стланиковыми верхушками торчит громадная, темно–рыжая медвежья башка!.. А у него только удочка в руках да нож на поясе. Отвернулся, закрыл глаза, перемучился душой в ожидании… Поверил зверь, ушел. А человек? — тот чаще со спины заходит…

— Вижу, скучаете, а я сам, знаете, не люблю в таких случаях пребывать в одиночестве, люблю широких, веселых людей!..

Курчавые, черные волосы соседа пересыпаны солью седины, крючком нос, коричневые глазки остро и хитро поблескивают под кустистыми бровями, козлиная бородка отливает рыжинкой. Костюм, как перья колымского ворона, с синевой, на белоснежной рубашке летучей мышью черная шелковая бабочка, на манжетах странной формы голубовато–золотые запонки.

— Пока вас обслужат… — широкой ладонью Шахурдин обхватил горлышко графинчика и невольно оглянулся. Отчего–то снова в предчувствии заныла душа.

— Не откажусь, — в широкой улыбке скалятся желтые, крепкие зубы соседа. — Я знаю северный закон… А вы, значит, геолог? Загар у вас оригинальный, такой бывает лишь в горной тундре, где рядом снежники — двойной напор ультрафиолетовых лучей.

Шахурдин согласно кивает головой. Ишь ты, волокет по печному! Видать, там бывал, вроде из начальства… От большого фужера коньяка с шампанским (коктейль «Северное сияние») теплота расползлась по телу. Ему очень хорошо, и хочется что–нибудь приятное сделать для соседа. Из кармана пиджака он вытаскивает плоский обломок породы, завернутой в носовой платок. В ярких лучах люстры на срезе прозрачно–зелеными цветами зажглись крупные кристаллы.

— Ого! — глаза козлобородого расширяются, светлеют до желтизны, исчезают черные зрачки. Такая редкость в природе, обычно гранаты красные, а тут…

— Неужто гранаты! — удивляется Шахурдин.

Пальцы у соседа костлявые, ледяные, цепкие, по фалангам заросшие черным волосом.

— Продаете?

— Не–ет, денег мне не надо, — забирает камни Шахурдин.

В глазах козлобородого ни тени разочарования, он опрокидывает в рот рюмку коньяка, на ломтик ржаного хлеба аккуратно накладывает кетовую икру. За ним следом Шахурдин осушает фужер с коктейлем. Он любит соседа, любит музыкантов на эстраде. Рядом опять колышутся могучие бедра официантки, под белой кружевной блузкой подрагивает пышная грудь.