Пока Семён оглядывался по сторонам, Витёк присел на корточки, разгрёб пыльные, слежавшиеся тряпки, и обнаружилась ещё одна кровать, но почему-то без ножек.
– Света тут нет. Да он нам и без надобности. Без него спокойней… И людям интереса меньше. Телевизор нам с тобой ни к чему, а света и от печки хватит. Курить – кури, только окурки в банку кидай, на окошко занавеску пристроим, а стакан ты и так мимо рта не пронесёшь. Главное – дровишек запасти… это мы завтра спроворим, топор под вагончиком лежит…
Витёк растапливал буржуйку, и говорил, говорил… Трещали в печке поленья. Дрожала на стене тень Витька, то съёживалась, то разрасталась, занимая часть потолка, и опять уменьшалась в размерах, будто испугавшись чего-то.
Тепло властно растекалось по вагончику, заполняло его нежной истомой, накрыло Семёна не хуже шерстяного одеяла, и, когда Витёк сел устало за стол и потянулся к бутылке, Семён уже крепко спал.
Всё это вспомнилось Семёну, когда он, неуклюже взмахивая руками, ковылял по грязи просёлочной дороги, выходящей на окраину города.
Вчера пригрело ненадёжное весеннее солнышко, но за ночь слегка подморозило вновь, и теперь Семён чертыхался, скользя по налипающей на ботинки, рыжей глинистой слякоти.
Витёк подняться с кровати не смог, болел, вся надежда опохмелиться ложилась, таким образом, на него, Семёна, хотя и ему, честно говоря, не сладко было. Тяжёлая голова раскалывалась от тупой, бьющей в виски, боли, тряслись непослушно руки, муторно было, ох, муторно…
Выйдя к многоэтажным коробкам, Семён привычной дорогой побрёл к ближайшей площадке для мусора. Ходьба немного согрела его, отвлекла от тяжких мыслей, но через час блужданий результат был почти нулевой: пара пустых бутылок, с десяток жестяных, разноцветных банок, тут же примятых ногой до плоского состояния, да целый, лишь разрезанный пополам, вяленый лещ, кем-то заботливо обёрнутый в пергаментную бумагу.
Несколько попыток стрельнуть мелочи у двух забегаловок не удались; час был ранний, народу пробегало мало, у входа маячили такие же, мучимые похмельем, безденежные бедолаги, как и они с Витьком, и Семён, безнадёжно сплюнув, пошёл дальше.
У синего продуктового ларька он задержался, постоял немного, переминаясь с ноги на ногу. Иногда здесь перепадала кое-какая нетрудная работа: ящики погрузить-разгрузить, подмести вокруг, мусор выкинуть на помойку.
Чуть потеплело, потянуло смоляным запахом липких, набухших почек. Семён расстегнул пуговицы, распахнул старый бушлат, стоял, курил «Приму».
Завизжала пружина двери, появилась продавщица Зиночка, вылила из помятого ведра грязную воду, покосилась на Семёна, и, ничего не сказав, удалилась обратно. Стукнула глухо дверь, Семён услышал щелчок задвижки, вздохнул. Полный облом!
Что ж делать-то? Был бы с ним Витёк, живо сообразили бы, если не на бутылёк, так хоть на пару флаконов аптечной настойки боярышника. Но Витёк остался там, в полутёмном вагончике, ждёт, надеется на Семёна.
Поспешать надо, как бы он коньки не отбросил. А что, очень даже запросто, бывали случаи… Семёна передёрнуло. Надо искать. И он побрёл дальше, тщательно обходя глянцевые лужи.
Придётся опять к помойкам подаваться; тут поблизости есть одна, надо только через сквер пройти, но это даже к лучшему. По вечерам молодёжь в скверике гуляет, пиво-водку пьёт, иногда и бутылки не бьют, бросают целыми.
Семён, кашляя, с отвращением выбросил окурок и, медленно обшаривая взглядом редкие кусты, пошёл, еле переставляя ноги. Эх, пивка бы, или чего покрепче! Сразу бы организму полегчало…
И, само по себе, представилось: высокий бокал, и пиво в него льётся, фыркает искрящимися пузырьками, шипит оседающей шапкой белоснежной пены. Делаешь несколько жадных быстрых глотков, ощущая горьковатый холодок внутри, и ещё, вроде, совсем ничего не происходит, но самовнушение сделало своё дело, сознание успокаивается, а с ним и весь организм, и уже тянет закурить. Ещё пара глотков – теперь обстоятельнее, растягивая удовольствие, и можно поговорить с кем-нибудь «за жизнь».
Семён мысленно «допил» пиво и, вздохнув, сглотнул тягучую слюну. Почудится же, как будто и впрямь бокал в руке держал.
Мокрые лавочки были пусты. Семён старательно раздвигал ногой голые кусты, нависшие над бордюром, с надеждой осматривая каждый из них. Голова превратилась в тошнотворно пульсирующий нерв, болела всё сильнее и сильнее.
И тут, повернув на нужную ему аллейку сквера, Семён встал как вкопанный. На ближайшей к нему скамье стояли, охлаждались две бутылки пива.
Читать дальше