Макс Бодягин - Сонница. Том второй

[мужчина]

Я не тороплюсь.

[женщина]

Пейте чай, не бойтесь, я не отравлю вас. КВЖД была чудесным местом: мы считали её улучшенной копией России. Новой страной, той, какой Россия могла бы быть, когда б отказалась от вековых предрассудков и ужасного сословного неравенства, но без этих диких большевиков и прочих террористов. Папа не имел дворянского титула. Согласно семейной легенде, он был незаконным сыном боковой ветви графов Крейц, из курляндских дворян. Родом он был из Ковно, бегло знаком с Петром Аркадьевичем Столыпиным, которым восхищался.

Образование он, благодаря протекции отца, получил изрядное, но всю жизнь темнота происхождения тяготила его. Впрочем, когда мы бежали из Китая к большевикам, именно происхождение спасло папу, его старость не была омрачена репрессиями.

В семье нас было четверо, но двое умерли ещё в детстве, а сестрица Елизавета умерла от тифа уже в тридцатые. Я росла ребёнком любознательным, но замкнутым, была робка и несмела, за что маменька часто выговаривала мне. В семьях моих подруг учили девочек скромности, мне ж, наоборот, пытались привить хоть какую-то отвагу, ибо я была пуглива сверх всякой меры.

Конечно, когда мы стали выезжать на балы… Ох, какие же то были дивные балы!.. Офицеры в парадных мундирах… Служащие, разумеется, допускались и в партикулярном платье, но какая стать, какой лоск был в тех мужчинах, сколько шика было в дамах… Когда мы стали выезжать, я была уже слишком взросла, переросток. Личная жизнь моя никак не складывалась. Благодаря неусыпной заботе родителей, я росла слишком отгороженной от мира и, став уже взрослой девицей, внешнего мира сторонилась. Меж тем, маменьку моя неустроенность ужасно печалила и, со временем, наши отношения стали словно отравлены этой её печальностью. Попытка выдать меня за молодого блистательного чиновника пароходства Общества КВЖД успехом не увенчалась, хотя маменька ради этого жутко интриговала и провернула целую боевую операцию, чтобы завлечь юношу в наш дом, но… Я вела себя полной букой и напугала его.

[мужчина]

Я понимаю, что эти ностальгические воспоминания согревают вас, но какое, пардон, отношение все эти ваши девичьи слёзы имеют к вашему сыну и предмету нашего разговора?

[женщина]

Самое прямейшее, вот увидите. Я описываю вам самый важный день своей жизни, который изменил всё. Всю мою биографию. Впрочем, вы вольны не слушать полоумную старуху, я вас не заставляю…

[мужчина]

Прошу вас, Элеонора Васильевна, продолжайте.

[женщина]

После небывалой ссоры с маменькой и Елизаветой, я выбежала в сад, в слезах, разумеется, бросилась, куда глаза глядят, выскочила в заднюю калитку… И тут увидела странную и нелепую сцену: человек двадцать китайских крестьян с палками и мотыгами загнали в угол женщину с явным намерением надругаться над нею.

То, что я скажу, в нынешние… Как это говорят? Политкорректные? Да, в эти политкорректные времена мои слова будут звучать странно, но в годы моей юности отношение наших к китайцам было… Мы не относились к ним, как к людям, они были слишком чужды нам. Они жили бок о бок с нами, но так же, как живут воробьи или мыши. Грязные, с вечным запахом немытости… В общем, мы старались их не замечать. Но тут дело обстояло совершенно иначе. Эти крестьяне охотились на аристократку. Она выглядела так, будто сошла со средневековой гравюры – богатые шелка, многослойное национальное платье, причёска, золотые спицы, подвески, тяжёлые мониста… Она была настолько ухоженной, холёной, породистой, что меня на миг охватило чувство зависти. Меня, дочь русского судьи, не последнего человека на Дороге!

Не помня себя, я вернулась в дом, взломала отцовский секретер, достала наган и побежала обратно через сад. Стрелять я умела. То была часть тех самых уроков отваги, которую тщетно пытался привить мне папа. Маменька с Елизаветой о чём-то ожесточённо спорили наверху и моего возвращения не заметили. Меж тем, вооружившись наганом, я бежала через сад, моля боженьку об одном – успеть до той минуты, когда китайцы убьют бедную женщину.

И я успела. В каком-то полнейшем душевном тумане, я выскочила посреди улицы и несколько раз выстрелила в воздух. Помню, меня охватил неописуемый ужас, когда я поняла, что из семи патронов я расстреляла уже три, а навстречу мне движется толпа из двадцати китайцев… Но стоило мне наставить наган на самого дерзкого, как они бросились врассыпную, побросав палки.

Женщина сидела на земле. Я подошла и протянула ей руку. Она оперлась на мою кисть надушенными пальцами, я до сих пор помню малейшие детали. Эти тонкие пальцы украшали длинные золотые наконечники, холодные на ощупь. Стоило ей лишь взглянуть на меня, как бедное моё девическое сердечко захолонуло от силы, исходившей от этой дамы. Удивительный мускусный аромат струился по засыпаной навозом проезжей улице, превращая воздух в трепещущую жидкую патоку. Сейчас я покажу вам… Возьмите мою руку и взгляните мне в глаза.