Макс Бодягин - Сонница. Том второй

Когда всё закончилось… Когда? Действительно, когда? Время утратило смысл. Лиля полулежала на боку, облокотившись на подушку и рисовала на своём шелковистом тёмном животике смешные закаляки, соединяя жемчужные капли спермы в один большой иероглиф. Она поднесла палец к носу, потянула в себя воздух и сказала:

– Я думала, будет больнее. Тебе хорошо?

– Очень, – честно ответил я, с блаженством ощущая в голове звенящую пустоту.

– Только я не умею тебя ласкать. Ты ведь мне потом всё-всё покажешь? Ой, смотри, я носки забыла снять, дура какая, да?

Лиля засмеялась и пошевелила пальчиками, розовые полоски изогнулись морскими волнами и успокоились. По моему сердцу пробежала такая же морская волна и продолжала, сука, ходить кругами, всё никак не утихомириваясь.

– Ты не дура. Кстати, я никогда не видел такой красавицы. Ни в Бразилии, ни в Аргентине, ни в Венесуэле, ни на пляжах Копакабаны, ни в районе Сан-Франциско Бэй, ни на Майами-бич, нигде.

– Самые красивые женщины живут в России.

– Теперь я это вижу. Я могу пялиться на тебя бесконечно.

– Так пялься, – засмеялась Лиля, вскочила с дивана и медленно закружилась, чтобы я смог рассмотреть её, как следует.

Она довальсировала до рабочего стола и внезапно остановилась. Взяла со стола исчёрканный лист бумаги и задумчиво спросила:

– Это ты нарисовал?

Я подошёл к ней. И замер. Стол сплошным ковром покрывали исчёрканные листки, на которых раз за разом кто-то (да не кто-то, а я в беспамятстве) пытался нарисовать амулет, о котором писал Макоед, потом в бешенстве зачёркивал набросок и принимался за следующий. Амулет… Проклятый амулет!

– Да не так же, – с лёгкой досадой сказала Лиля, взяла со стола огрызок карандаша и уверенными штрихами набросала совершенно точный рисунок амулета, который Пашка давным-давно привёз из Китая. – Иероглифы я не помню, а вот орнамент помню прекрасненько. Иероглифы вот тут, я вместо них вот так квадратиков наделаю.

– Мой оленёнок, моя сладкая Бэмби, скажи мне, откуда ты знаешь, что это за штука?

– Я тоже хотела тебя об этом спросить, потому что думала, что больше такой штуки ни у кого нет. Её, между прочим, даже не каждый в руки может взять, – сказала Лиля, понизив голос. Потом наклонилась к моему уху и добавила совсем шёпотом, – Потому что она кусается. Щиплется, будто током. Сильнее, чем мой лечебный браслет.

– Лиля, а эта штука всё ещё у тебя?

– Нет, что ты. Я б с ума сошла, если бы она у меня осталась, – беспечно улыбнулась Лиля. – А, ты её у этого противного антиквара видел, да? Понравилась? Она красивая, если её руками не трогать.

– У какого антиквара?

– Ну мерзкий такой, с мёртвыми глазами.

– Нет, солнышко, я видел этот амулет лет двадцать тому назад. А ты его где взяла?

– У мамы стащила, – вздохнула девушка.

И тут все кусочки паззла сошлись воедино.

Я только-только хотел спросить Лилю об амулете, чтобы подтвердить свои предположения, но её проклятый айфон вдруг зачирикал, заморгал, завибрировал и мне снова захотелось расколотить его. Лиля глянула на экран, сделала страшные глаза и прижала палец к губам.

– Да, мама, – ответила она в трубку демонстративно трезвым тоном.

Я сел на диван и начал натягивать джинсы, но вредная Лиля с ехидной улыбкой наступила на волочащуюся по полу штанину, не давая мне одеться как следует.

– Я забыла совсем… Мам, мы к Ленке Гречишниковой поехали, она попросила помочь, у неё же художественные промыслы… Мама, она одна не справлялась, там ещё надо было на подрамник холст натягивать… Большой, да… Нет, я не могу дать ей трубку, она уже разговаривает… Нет, мам, я всё равно уже такси вызвала… Как шесть? Когда шесть?

Лиля сделала большие глаза и показала пальцем на запястье. Я включил свой смартфон и показал ей светящийся экранчик: часы показывали половину пятого.

– Мама, перестань меня дурачить, ещё пяти нет… Перестань нервничать, я уже выхожу из подъезда… Всё, я захожу в лифт, связь сейчас прервётся, пока! – и она бросила трубку.

– Что-то случилось? – спросил я.

– Не обращай внимания, – ответила Лиля. – Мама всегда нервничает, когда ей кажется, что она утратила контроль за неразумной дочерью. А поскольку это происходит практически постоянно с моих тринадцати лет, то… Все уже привыкли.

Она опустилась на колени и стащила с меня джинсы, гладя по груди, по плечам, по лицу.

– Я хочу ещё, – сказала она, глядя снизу вверх.

Я подумал о том, что вечером, как пить дать, приедет её мать и мы снова будем устраивать весь этот сексуально-напряжённый бедлам. Эта мысль пришлась совершенно не к месту, но зато была вполне реальной. Мне нужно было оставить Инге хоть что-нибудь.