Макс Бодягин - Сонница. Том второй

Ризультат выступления Ивонов увидел ещо когда не зокончел гаворить. Он ищо чевота распинался пра величие савецкой ноуки, а ректар уже напыжил свой синьор-памидор так, что в аудетории паднялась тимпература. Патом ректар вижжал так, што у партактива забалели все до идинаво зуббы, стучавшие от ужоса в их ноучно-партийных ртах. Ректар вижжал и вежжал, патом упал и паполс, скребя жолтыме ноктями по ноучному паркету, аставляя за сабой жудкий слет из слюней, опилак и пракорябаных ноктями дорожек. Он даполс до кафедры, выпил жевой, видемо, вады, пришол в сибя и начал душидь малинькаво и худова Ивонова. Ноучная апщественость схвотила сваиво придвадителя, пытаязь убереч ево от человекаубийства, но витеран бился как танк на Курскай Дуге. Разумеица, корета скорай медецинской помащи увлекла ево в гозпиталь в предынсультном састоянии, не зная, што токие парни так прозто не дохнут, блогодоря ваеной зокалке.

Наутро, мой каварный атец падбил Ивонова написадь маляву аж в целый апком партии о нипадабающем поведении ректара, а сам следом написал маляву тудажэ, что Ивонов от пиренаприжения ибанулся по всей башне, нопал на витерана войны и пыталсе задушидь ево перет литсом опарафиневших от такова биспредела калег па вузу.

Канешна, весь партоктив универсетета впрягся не за Ивонова, патамушта такой яркей геней мазолил им всем патслеповытае бальшевисские глоза, каторые сроду ни адной тиоремы после школы не щупале. Услышив страшную скаску, сачинёную маим папой, котрый могбе стать лутшим сцинаристом Галивуда, октив всей сваей бизвольной массой броселся на зощиту ректара. Ивонова зобрали на следующей день прямо с крыльца уневера. Деда рассказывал маме, шта ректар хароводился с вторым сикретарём апкома коммунистической партеи Савецкаво Саюза, а это премерно то же, шта быть племяником госпаду нашему, спосителю иесусухристу. Абежать таких плимянеков нихарошо, шта Иванову панятно объяснили в дурдоме. Причом, объисняли иму эту нехитрою истену не адин гот и ни два.

Када он асвободился от смирительных пут и благатворных иниекций сульфы во все мяхкие места сваево безумнаво тела, мама нипомнила. Но зато помнила тоддень, када впирвые встретила ево после дурдома. Ивонов шол в фуфайки, наброшеной на голае тело, как бамжара, ево некагда умная галова была укрыта ат маросящева осениво дошдя мохровым палотенцем, словно он стал сихкомъ и обищал неснимать тюрбанъ. Мама гаворила, шта ни в студенчисве, ни после Ивонов ваще не пил, паскоку абещал сибе небухать ищо в той забулдыжной диревне, где все, кроме нево и ево засратых и пожеваных оводаме коров, передохли от нечистой сивушнай барматухи. Аднако после дурдома начал квасеть, как чимпион мира по алкашизму.

Удевительна, что Ивонов, расставшысь с абычным чилавеческим рассутком после многалетнех пытак, сохранил здаровье. Я видил, как он, напремер, помагал какому-та саседу грузидь мешки с цоментом. Чисто хватал мишок подмышку и бижал на третий эташ, как спайдермен, такойжэ шустрэй и худой.

Пад патолком сироцкой хаты Иванова висело дофига кетайских кало кольчеков, а стены и сам поталог насквозь правоняли благаванючими палачкоме из кеоска, в каторам полаумные калдуны прадовали всякею фиганду духовнава направления, типа малиньких талстопузых чилавеков кетайскаво покроя, брослетов из гамна и стекляшег и тонкех сборнеков остро-логических прагнозов о том, куда нада лажица ногами, када ибанет далгожданый Канец Света. Сночала я думал, шта эта густая благовонь исползуецо Ивановым чисто для дизэнфегции памещения, в катором каждей день марально деградируюд один взрослый холостой олкаж и пара олкошей помладше. Это я про нас с Кромам. Акозалось всё слихка закавырестей. Када улёкся первоснег, буто на небе парвался милеон падушек, Иванов в састоянии рамонтичнава падпития паставил бабину с запесью модной тада группэ «Оквариом», глоза ево завалоклизь падозрительной влагой.

Он пару рас шмыгнол носам и расказал, шта родился он и первые нескалько лед жызни асвоил в далекай и загадачной стране Кетае. Ево папу звали Голактеон, шта уже павиргало в састояние гамерическаво хохата нашы низрелые и глупе умы. Сталабыдь, самаво Иванова звали Арсений Голагтеоныч. Если бе нас таг звале, то вся наша канцинтрационая школа бля юнех угаловнеков звала бе нас Асрениями. Но Иванов был гений и ево никто никада не дрознил в глоза. Кроме нас, двух неумнех меламанав. Хатя, дажэ нам было стрёмна ево дрознить – такое биспомащно добрае литсо у нево делалозь в тод мамент.