Андреас Эшбах - Нобелевская премия

— Только постарел, — ответил я.

— Нет, это другое… — Она подыскивала слова. — Как будто раньше твою голову окутывали чёрные тучи, а теперь они рассеялись.

Я смотрел на неё и не находил, что сказать.

— А ты… — начал я, но мне пришлось откашляться от хрипа, — ты выглядишь великолепно. Правда. Кажется, у тебя все хорошо, вес это… ну, ты поняла…

Она улыбнулась, кивнула. Свен опять начал хныкать.

— Да, — сказала она.

— Ну так вот, — продолжал я лепетать, неловко разводя руками, — я правда хотел просто поблагодарить тебя и… ну… — И потом я всё-таки сказал: — Я сожалею о многом, что сделал тогда. Я часто поступал… нехорошо. — Я чувствовал, как обливаюсь потом под курткой. Хотя это было убого даже для первой попытки.

Она снисходительно улыбнулась.

— Да, было дело.

— Домой, домой, домой, — верещал мальчик и сердито выгибался.

— Слышишь? — сказала Лена. — Надо идти.

— Да, — сказал я и отступил в сторонку. — Конечно. Извини, я… Я не хотел тебя… Ему, наверное, холодно, да?

— Ну уж только не холодно. Разве что скучно. — Она вдруг проницательно взглянула на меня. — Гуннар, что с тобой?

— Ничего. Правда ничего.

Она решительно достала из поддона коляски бутылку с питьём, отвинтила крышку над соской и протянула сыну, который воодушевлённо принялся сосать.

— Рассказывай.

Я открыл рот, чтобы заверить её, что рассказывать нечего, но потом меня словно прорвало, я выложил всю историю с Гансом-Улофом, историю с Ингой — фразами, которые в моих собственных ушах звучали бессмысленно, срываясь с губ вместе с белыми облачками пара, но Лена, казалось, всё равно всё понимала.

— Я сам это сделал, понимаешь? — сказал я в завершение дрожащим голосом. — Этот кошмарный мир, в котором я прожил всю свою жизнь, я создал себе сам. Я замуровал себя, воздвиг себе собственноручно тюрьму из страха и недоверия. Я хотел защитить Ингу, мою семью… но в итоге тем самым и погубил её. Как мне это исправить? Как выбраться из этого?

— Но, Гуннар, — тихо сказала Лена. — Ведь ты уже выбрался.

— Что?

Она отвела со лба выбившуюся прядь.

— То, что ты рассказываешь, может рассказать только тот, кто уже выбрался из этой тюрьмы. Снова исправить… Ничего не исправишь в том, что уже случилось. Но Инга бы не захотела, чтобы ты оставался в своей тюрьме, она бы хотела, чтобы ты жил свободным.

При этом она взяла мою руку, сжала её и улыбнулась. И тут же снова отпустила, потому что её сын опорожнил бутылку и снова начал хныкать, и действительно пора было идти. Я смотрел ей вслед, пока она с малышом не свернула за угол, в последний раз махнув мне рукой, и больше я её не видел.

Но когда сейчас я вспоминаю об этом, мне кажется, что меня бы уже не было в живых, если бы я тогда её не встретил и если бы она не пожала мне руку.

Остаток дня я прокатался на метро, бесцельно, без плана, с ослепшими от слёз глазами, смотрел в окна, ничего не видя, выходил на конечных станциях и снова садился в поезд, пока не совершилось чудо — иначе я не мог это назвать. Когда я снова вышел на поверхность, это было похоже на утро после кризиса высокой температуры: жар ещё не спал, но уже ясно, что дело идёт на поправку. Я опять был в состоянии понять, что показывают часы, и строить планы на ближайшее время.

В первую очередь я выполнил обещание: позвонил Софии Эрнандес Круз в Гранд-отель и рассказал ей, чем кончилось дело. Остальное время, оставшееся до закрытия магазинов, я потратил на восхитительно банальное занятие: подыскивал мебель для новой квартиры.

В половине девятого вечера я наконец вошёл в Senvito на Регерингсгатан. Интенсивный запах спагетти, томатного соуса и чеснока встретил меня вместе с кельнером, который спросил, заказан ли у меня столик. Его скептический взгляд привёл меня к осознанию того, что мне неплохо было бы полностью пересмотреть и свою внешность.

— Нет, — признался я. — Но я хочу посмотреть, нет ли здесь одного человека.

— Пожалуйста, — сказал кельнер и дал мне дорогу, но в этом слове прозвучало также: «Я за вами смотрю».

Тот, кого я искал, был действительно здесь. Более того, он и сидел, заметный и крупный, за тем же столом, где я надеялся его найти. Мужчина неизменных ритуалов.

— Вы видите меня удивлённым, — церемонно, но без малейшего удивления сказал мой бывший адвокат Туве Мортенсон и оглядел меня поверх своих узких очков. Я сел напротив него. Перед ним стояла большая тарелка «антипасти» и початая бутылка кьянти, которая гарантированно происходила из самого конца карты вин с самыми высокими ценами. — Но можно ли мне всё же исходить из того, что вы здесь не случайно и не только для того, чтоб поздороваться со мной?