Эл Ригби - Ночь за нашими спинами

Пустое помещение, пол которого завален старыми газетами. Тяжелые шкафы у стен. Несколько массивных столов и этажерок. И…

С кованой люстры свешивается веревка, которая заканчивается петлей. В петле…

Джон отталкивает меня, выставляя обратно в коридор, и закрывает дверь. Я не рвусь назад. Приваливаюсь к стене, жмурюсь, борюсь с подступающей тошнотой. Перед глазами по-прежнему посиневшее лицо Вэнди – именно его я успела рассмотреть. Господи… она даже не забыла накрасить губы… Что за чушь?

– Джон…

Почему именно сегодня? Когда все изменилось, когда столько новых планов и надежд, когда мы встретили первый рассвет, ошметки которого вырвали у тьмы из зубов?

…Наш рассвет.

Почему это… не сон?

Джон выходит. Он останавливается прямо передо мной. Я поднимаю взгляд, и Айрин, сев на корточки, прижимает меня к себе. Я почти падаю. На этот раз у меня даже нет слез.

Она была из тех самоубийц, что даже прощальные записки составляют, как деловое письмо. Подчеркнуто сухо, все по полочкам, чтобы не осталось лишних вопросов. Хотя, наверное, послание Дэрилу совсем другое.

Нам Вэнди почти ничего не написала. Она не проклинала и не извинялась, только в своей обычной манере сообщила, что не сомневается в нашем уме и предлагает самим посчитать, сколько погибло людей. Это не так трудно, но при одной мысли об этом мне становится дурно. Несмотря на то, что никто из жертв не был мне дорог.

Я не знала Альфреда Зелинского, руководителя реабилитационной программы партии Свободы. Мэр счел, что он должен умереть, чтобы Джей Гамильтон впервые почувствовал все дружелюбие Вана Глински. А наша Вэнди… очень хорошо водила машину.

Я не была подругой Лютера, который сначала почти спятил от непрерывных кошмаров «карусельного газа» в малых дозах, а потом получил стрелу за попытки вернуться домой или хотя бы отыскать свет. А наша Вэнди… просто любила пить с ним кофе и была, видимо, одной из немногих, кого вампир пускал в свою комнату и свою душу. Она не смогла застрелить его сама. С нее хватило подсказки. «Непременно осиновую».

Конечно же, я не скорблю по мистеру Сильверстоуну и мистеру Макдуглу. Один поплатился за лишние знания, а другой – за лишнюю болтливость. И таких десятки. А наша Вэнди… просто хорошо умела выслеживать добычу.

И еще она потрясно рисовала, наша Вэнди. Все злые карикатуры в газете «Правда» и последняя – добрая – на конверте. В том же забавном и гротескном стиле нарисованы Дэрил и Чернохвост.

Да, она во многом была хороша, и особенно – в верности своему Городу. Мэру, который когда-то – много лет назад – своими руками завязал ей красный галстук в элитной северной гимназии и напутствовал на «большие свершения».

Она была хорошей девочкой и просто не знала, на чем построен фундамент того здания, которое она защищает.

Нет смысла объяснять, что меня заставило так поступить. Ничего не заставляло. Я защищала жизнь, к которой привыкла, и человека, который упорядочил ее. Теперь я не знаю, что вы сделаете с моим домом. Не хочу этого видеть.

Попросите позаботиться о Чернохвосте. Сейчас я хочу немного посмотреть на рассвет. Хотя он не стоил ваших разрушений и жизни Моргана. Прощайте.

В моей смерти прошу никого не винить.

Я сворачиваю письмо.

– С днем Города, дорогие сограждане, – раздается в динамиках голос Глински.

– Мы вернулись, – эхом отзывается Гамильтон. – Вместе.

Ах да. Сегодня же дата…

Эфир начинается.

…Мне всегда нравилось, как цветет вереск – с самого детства его медовый запах одновременно казался мне и родным, и незнакомым. Это был запах обещаний и перемен. Возможно, запах далекой любви.

Элмайра обожает мелкие ярко-красные маргаритки и такие же яркие дикие розы. Дикие розы, которые говорят, что однажды она вырвется на свободу.

Шеф питает какую-то необъяснимую слабость к подсолнухам и одуванчикам. Помню, когда мы выбрались вместе на природу на Юг (он по-южному окрестил эту пьянку тимбилдингом), почти все время, что мы пили вино и жарили на костре мясо, он просидел у края подсолнухового поля. Смотрел вдаль и молчал. Возможно, искал мира с собой.

У Джейсона Гамильтона, по словам Элм, любимые цветы – белые розы. Белые, как его рубашки и прямоугольник света на знамени партии Свободы.

…Вэнди больше всего любила тюльпаны. Желтые. Я уже никогда не узнаю, почему.

Сегодня по-настоящему холодный день, и земля, которую Хан разрывает садовой лопаткой, поддается с трудом. Все же у него получается выкопать достаточно глубокие ямки, и Кики, наклонившись, опускает туда цветочные луковицы, за которыми Вуги специально летал в Южные оранжереи. Элмайра смотрит на Дэрила: