Елена Ершова - Град огненный

– Так вот, Свен обратился к ней за помощью. Пацан молодой. Ему учиться надо. А Хлоя запросила результаты его диа-гнос-тической карты, подготовила это… как его? Ходатайство! – Расс выплевывает непривычное слово, как ругательство. – И выбила ему место в тех-ни-куме! Представляешь?

Он смотрит со значением, будто ожидает, что я упаду со стула от изумления. И когда этого не происходит, заканчивает:

– Если он будет хорошо учиться, то попадет в институт.

Действительно, прорыв. Я должен радоваться за парня, но на душе отчего-то становится кисло.

– Почему он пошел к ней, а не ко мне?

– А что бы ты сделал? У тебя, конечно, чуть больше прав, чем у остальных. Непыльная работа и известность в определенных кругах. Но у людей куда больше возможностей и связей. Да и признай: не каждый рядовой решит добровольно подойти к преторианцу. К тебе тем более.

Он прав. Даже перешагнув через годы унижений и муштры, признав во мне лидера и пойдя за мной, васпы знают, что я носил панцирь Зверя и опасаются этого.

– Место женщины у плиты, а не в политике, – бормочу я.

Расс хохочет в голос и поднимает новый стакан.

– Тогда выпьем за перемены!

Мы пьем. А потом еще и еще. Расс достает пожелтевшую тетрадку с замурзанными краями и начинает зачитывать стихи. Я мало что понимаю в этом. Но делаю вид, что слушаю, хотя мыслями нахожусь далеко. Думаю о Си-Вай. Сумев однажды накрыть осиное гнездо, они смогут проделать это снова. Зачем убирать нас по одному? Куда проще доказать, что мы все те же подонки, и загнать в лаборатории, откуда никто не выйдет живым. Думаю о благотворительном фонде и женщине, которая взялась решать проблемы васпов за моей спиной. Это злит, несмотря на возможные перспективы.

Записал сразу, как только вернулся домой. Не считаю попойку с комендантом выдающимся событием, но если берусь – довожу начатое до конца. В рапортах я всегда крайне педантичен и четко соблюдаю хронологию.

Итак. Сейчас – четыре часа пополудни. Остаток дня проведу дома. Моя голова похожа на улей, в котором носятся ополоумевшие осы, и я готов выпить всю воду, которая течет из крана, будь она трижды ржавая.

Сегодня я ставлю рекорд: в кои-то веки проспал за сутки не четыре и даже не семь часов, а целых одиннадцать! Ночью – у Расса, на полу. Днем – у себя и тоже на полу. Просто не дошел до кровати и упал там, где подкосились ноги. А еще я не принимал таблетки. Думаю, именно поэтому мне приснились кошмары. Не те, что снятся обычно.

Этот сон отбросил меня на три года назад. Ко времени, когда я стал Зверем и поборол смерть.

* * *

Снег в Даре начинает таять где-то к концу апреля. За май он сходит полностью. Но, дьявол! Какой же длинной оказалась весна…

Каждый раз, погружаясь в беспамятство, я хочу проснуться через десять, двадцать, сорок часов. Или же не просыпаться вовсе. В короткие мгновенья забытья вижу себя со стороны – идущего через буковые леса Зверя. Ветер доносит запах гари и сыплет с неба огненную крупу. Солнце встает за хребтом, и земля трескается, крошится в пыль и пепел под стальными когтями. Я чувствую запах крови и невыносимой сладости, словно пропитанную кровью и жженым сахаром тряпку прижимают к самому носу. Тогда становится трудно дышать и появляется чувство падения – бесконечный полет в антрацитовую мглу, изъеденную воспаленными язвами пожаров.

В разверзшейся жаровне я вижу лица слепых и вечно голодных подземных богов – они беснуются на неизмеримой глубине, бесформенные и лишенные разума. Их голоса напоминают треск помех в радиоприемнике или падение талых сосулек. Я прошу о чем-то, но не слышу собственных слов. Потом их бесформенные тени меняются, становятся выше и прозрачнее. Верхушки вскипают морской пеной и с ревом бьются о скалистые берега – как на картинках в моей детской книжке. Брызги въедаются солью в подставленное ветру лицо, сзади подходит женщина и обнимает за плечи. Ее руки мягкие, ласковые и теплые. От нее пахнет хлебом и молоком.

– Вот видишь, родной. Я показала тебе море, как обещала…

Она целует меня в макушку и начинает отступать обратно, в студеную тьму. Тянусь следом, но ноги вязнут в трясине. Силуэт женщины превращается в бесформенную тень. Она съеживается, руки становятся крыльями, из черного изогнутого клюва вырываются не слова, а хриплое карканье.

– Кыш, проклятый! – кричит кто-то.

Ворон срывается с открытых ставен. До меня долетает запах травы и ягод, нехарактерный для ранней весны.