Джеймс Уилсон - Игра с тенью

Харгривс захохотал с сальной ухмылкой.

— Вот еще любопытно — как думаете, что это за картинка?

Харгривс пожал плечами и отвернулся; Фэррант же так сосредоточился на моем рассказе, что не желал отвлекаться и нетерпеливо встряхнул головой.

— Мы бы с вами подарили ей чувствительную миниатюру, так, мистер Харгривс? Или мирный пейзаж, например. А вот Тернер ей оставил кровавый закат и начало шторма. Смотри, мол, дорогая, и вспоминай меня! Харгривс снова рассмеялся, но Фэррант его оборвал. — Меня это не удивляет, — сказал он. Голос его звучал тихо, но неровно, и он сжимал кулаки, будто старался сдержать какие-то сильные эмоции. — Все, что вы говорите, меня ничуть не удивляет — кроме того, что он вообще ей что-то оставил.

— А почему? — спросил я. — Вы его знали?

— Достаточно хорошо, — пробормотал он. — Достаточно хорошо.

Я ничего не говорил, ожидая, пока он продолжит, но через несколько мгновений он покачал головой и сказал:

— Так или иначе, это не имеет значения.

— Верно, — отозвался я, а потом, уверенный, что уж теперь это безопасно, добавил: — Но я бы послушал.

Он снова покачал головой:

— Что толку в болтовне? Я расскажу вам, что знаю, вы еще кому-нибудь расскажете, да прибавите тут и там для красоты, и тот в свою очередь так же поступит — и вот уже ходит сотня разных историй, и ни в одну из них никто не верит. Я хочу, чтобы людям преподнесли правду, черным по белому, и скоро так и будет.

Лицо у него было такое серьезное, а голос такой настойчивый, что в эту минуту невозможно было поверить, что он мне солгал.

— Вы что же, — сказал я, — книгу пишете?

— Нет — ответил он мрачно, — но Тернером много кто интересуется.

У меня по коже пробежали мурашки, как при лихорадке. Он сказал «много кто» в качестве риторической фигуры или в буквальном смысле? Если он узнал обо мне (явно так и было, хотя я не знал откуда), то можно было предположить, что слыхал он и о Торнбери, а может, и разговаривал с ним. Но что, если есть третий или даже четвертый биограф, о котором я не знал?

— Правда? — сказал я как можно небрежнее, — И кто же?

Он неторопливо отпил из кружки и поставил ее, вытирая пену с губ.

— Вы уж простите меня, сэр, — сказал он со вздохом, не глядя мне в глаза, — но я вас едва знаю, а дело деликатное.

И я не мог не заметить — Боже, как же сложны и противоречивы человеческие эмоции! — что плечи его согнулись, будто от тяжелой ноши, но глаза блестели от сознания власти, которой он сейчас пользовался.

— Дело в том, — сказал Харгривс с улыбкой, не отводя глаз от Фэрранта, — что истории о Тернере теперь денег стоят. Один джентльмен за них звонкой монетой платит. Мистер Фэррант хочет сказать, что коли вы желаете знать, так доставайте кошелек…

— Нет! — взревел Фэррант так громко, что шум в комнате внезапно затих, и все повернулись к нам. — Это мне неважно. Я хочу, чтоб все факты были верны, это раз; и два — чтоб никто о них не знал, пока книга не будет опубликована. Это первое правило войны — не выдавать секретов врагу.

— Какому врагу? — спросил я.

Фэррант ответил не сразу, задумчиво глядя перед собой. После паузы он резко повернулся ко мне и сказал:

— У Тернера были влиятельные друзья.

— Верно… — начал я.

Но Фэррант уже собирался выходить, натягивал пальто и искал палку.

— Да ладно, — сказал я и тронул его за руку, — не уходите, давайте я вас угощу.

Он смахнул мою руку и резко мотнул головой:

— Спокойной ночи.

Я почувствовал, что истина ускользает у меня из рук, и с трудом удерживался оттого, чтобы не схватить его за потрепанный рукав и не заставить сесть обратно — но я знал, что ничего этим не добьюсь. Если он уже не рассердился на меня (а его, похоже, разозлил скорее Харгривс, чем я), то скоро рассердится, если я буду настойчиво его удерживать. Пока он бесконечно долго собирался, мне оставалось только глядеть в огонь и обмениваться смущенными ухмылками с Харгривсом. Наконец он застегнул последнюю пуговицу и, не сказав больше ни слова, величаво двинулся к двери.

— Угостить можете меня, — сказал Харгривс, когда Фэррант отошел достаточно далеко, — и я вам расскажу, что знаю.

— Про джентльмена?

На лице его появилось мрачное озадаченное выражение тугодума, который подозревает, что над ним смеются.

— Какого джентльмена?

— Который хорошо платит за истории про Тернера.

— А, про этого!

Такого он явно не ожидал. Глядя, как он пытается сообразить, зачем мне это, я испугался, что слишком далеко зашел и выдал себя. Поэтому я поспешно сказал: