Ксения Гожа - Трое в больнице, не считая убийцы

Редактор Ксения Гожа

© Дмитрий Крепачев, 2020

© Ксения Гожа, 2020

ISBN 978-5-4498-7728-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Д. Крепачев, К. Гожа

«ТРОЕ В БОЛЬНИЦЕ, НЕ СЧИТАЯ УБИЙЦЫ»

А душевнобольных не сажают в тюрьму, им везде в этой жизни тюрьма.

Жар от нагревшейся на пышущем оранжевом солнце железной старой горки перехватывает дыхание. Резкие и высокие взвизги и крики бегающих вокруг и спотыкающихся на грязном песке детей становятся как будто тише и приглушеннее. Кто-то толкает в плечо, неуклюже задевает ногой по лодыжке, и что-то без устали говорит заплетающимся языком прямо на ухо. Потирая ушибленное место, оглядываешься вокруг и чувствуешь, как кружится голова от духоты. Разноцветные футболки и платья быстро мелькают перед глазами, красные, синие, лиловые, желтые, и почему-то становится так весело и так радостно. Кажется, что вот оно – то самое место, где ты должен быть всегда, те люди, с которыми ты должен быть всегда, и вечное, нескончаемое, сухое длинное лето с холодным мороженым, от которого немеет язык, пестрыми бабочками, которых почему-то никогда не удается поймать и разглядеть поближе, яркими солнечными лучами, которые слепят прищуренные слезящиеся глаза, но так притягивают взгляд, играми во дворе с друзьями, которых ты знаешь всю свою жизнь. Они делятся с тобой жевательной резинкой за пять рублей из автоматов в каком-то захудалом ларьке, рассказывают по вечерам страшные истории, когда родители из окон кричат, что уже пора всем возвращаться домой, соревнуются в скорости, разъезжая на велосипедах по длинной узкой дорожке с нарисованными на ней цветным мелом котятами и палкообразными человечками, которые все на одно лицо, и никогда не выдают тебя, если ты вдруг схитришь в какой-нибудь общей игре, пообещав себе обязательно выиграть. В этом мире не существует никаких проблем и абсолютно никаких забот, разве что выбор одной из многочисленных дворовых забав. Ты улыбаешься, несешься своим друзьям навстречу, вы сталкиваетесь и валитесь на песок и, схвативши друг друга за грязные маленькие ручки, звонко смеетесь, просто так, потому что нет никакой причины грустить. Осенью вы весело копошитесь в опавших хрустящих листьях, оранжевых, желтых, красных и даже фиолетовых, восторженно замирая, ты провожаешь взглядом улетающих на юг птиц и, на мгновение почувствовав какую-то странную пустоту внутри, не успеваешь даже подумать о ней, как кто-то громким криком заставляет тебя вздрогнуть от неожиданности, забыв обо всех тревогах, и ты несешься навстречу своим лучшим друзьям, чтобы пойти вместе на холодную реку пускать бумажные корабли из старых газет. Глаза сияют беззаботностью, легкостью и безграничной любовью, тебе семь лет, и ты думаешь, что все это будет длиться вечно. Но в какой-то момент небо начинает хмуриться и темнеть раньше обычного, ветер крепчает, заставляя тебя ежиться от холода, крупные хлопья колючего снега падают тебе на нос, ты и твои друзья выходите поиграть во дворе в последний раз, и никто из вас не знает об этом.

Двадцать девятое декабря две тысячи пятого года. Нескончаемо много времени прошло с того момента, как он был здесь в последний раз, но вещи теперь представали перед ним именно такими, какими он их все оставил, бросив им напоследок поспешный рассеянный взгляд затуманенных карих глаз. Виктор Снегирёв медленно, отчего-то нетвердой и неуверенной походкой, запинаясь об невидимые преграды, шагал по улице, на которой родился и вырос, и которую всегда так спешил покинуть. И сейчас она казалась ему такой далекой, чужой, неродной, как будто незнакомой ему до этого, хотя он помнил каждый уголок, каждую трещину в асфальте, каждый подъезд с поржавевшей от времени и дождя дверью, и словно длинная кинолента возникала у него в голове, и мысли появлялись так быстро, что он даже не успевал переключаться с одной на другую, и все они мешались между собой и, наконец, лопались, исчезали, как невесомые мыльные пузыри.

Виктор свернул налево и через низкую темную арку вышел во двор дома, в котором жил ребенком. Вокруг, казалось, не было ни единой души, лишь ветер уныло и печально завывал, будто плача, мечась между старыми хрущёвками и не находя выхода, как и многие люди, прячущиеся сейчас внутри них, и старые железные качели во дворе, формирующем огромную букву «Г», упрямо скрипели, отчаянно приглашая присесть. Снегирёв опустился на их холодное сиденье и поднял голову вверх, развязав шарф. Изо рта шел молочно-белый пар, танцующими клубками растворяясь в морозном воздухе, но Виктору почему-то было нестерпимо жарко. Руки, замотанные бинтами, болели от резкого перепада температур. Он со страхом представлял, что увидит, когда снимет повязку: шрамы казались ему показателем слабости.