Ксения Гожа - Трое в больнице, не считая убийцы

– Я хочу сказать, что я думал, вдруг он у вас и…

– Нет, – прервал его старик.

Ясно. Надо уходить.

– Как там Людмила Владимировна? – зачем он спросил об этом? Надо уходить. Прямо сейчас.

– Умерла.

Виктору хотелось ответить «понятно» и уйти. Но он не этот старик. Он выше этого.

– Мне… жаль.

– Конечно! Вам всем жаль! Вам всем просто жаль! Твари! Гады! Я ненавижу вас! Грешники! Вас надо сжечь! Дьяволы!

В этот момент Виктор увидел, что в руках за спиной у старика нож. Нож для мяса, огромный и острый. Он вытащил руки из-за спины и выставил перед собой.

– Что вы… Нет!

Но было поздно. Юрий направил нож себе в грудь. Лезвие было настолько острым, что вошло почти полностью. Виктор видел, как изо рта старика выходит алая кровь, в таком количестве, что мужчина просто задыхался и хрипел. Надо помочь, но как?

– Юрий, зачем?

И тут до Виктора дошло. Старик обезумел и убил свою жену, пока те смотрели салют. Возможно, Вова видел что-то, тогда старик решил и его убить. И закопать где-нибудь. Ну, и в завершение, чтобы его не посадили в тюрьму, решил убить себя. Великолепный финал!

– Господи, боже мой, – невнятно бормотал Виктор, пока отчего-то не слушающимися пальцами набирал всего две цифры номера скорой. Услышав от оператора обещание приехать как можно быстрее, которое обычно никогда не исполняется, Снегирёв пустым взглядом смерил лежащий на полу труп старика. Он был еще теплым. Лужа крови растекалась под ним все больше и больше, и Виктор непроизвольно отступил на шаг, чтобы не запачкать новые черные ботинки. Работа в полиции приглушает все человеческие чувства в человеке, если они, конечно, присутствовали в его душе до поступления на службу. Вид мертвого человека и струйки выстреливающей из раны крови уже не наводили на Виктора ужас, не внушали никакого отвращения, ему просто было наплевать. Ну, умер и умер, теперь-то что? Он не один такой. Люди погибают каждую минуту, и что теперь, заботиться и переживать о каждом? Слишком мала эта потеря, слишком ничтожна, чтобы придавать ей какое-то значение. Что этот старик мог дать миру? Абсолютно ничего. Так зачем же ему было продолжать жить? Тем более, если он сумасшедший.

– Сумасшедший… Черт подери их, этих сумасшедших! И Вову вместе с ними. – Даже как будто рассеянно прибавил Снегирёв. – А ведь точно…

Виктор о чем-то задумался, пару минут постоял, глядя в широко распахнутые мутные глаза уже начавшего остывать трупа и, ведомый какой-то внезапной, яркой мыслью, только что заслышав вой сирен скорой помощи, постарался как можно быстрее и незаметнее выскользнуть из квартиры, притворив для вида дверь, и выскочить из подъезда.

Широкими быстрыми шагами он направлялся к автобусной остановке неподалеку, изредка оглядываясь на чужие окна, тревожимый ощущением, что за ним обязательно кто-то наблюдает. Запрыгивая в подъезжающий автобус и нащупывая в кармане мелочь, Виктор в последний раз посмотрел на свой родной дом, серый, старый и такой жалкий. Он не рассчитывал туда возвращаться.

Автобус вывез его из города на открытую местность. Вокруг лежал ослепляющий снег, серое небо угрюмо хмурилось, и только бело-синее здание возвышалось над этим всем. Остановка была рядом, и Виктор вышел на свежий воздух. Он попал на рабочий автобус, поэтому внутри тот был буквально забит.

Психиатрическая больница имела пять этажей и была выложена из синего и белого кирпича. Вход внутрь выступал вперед, делая ее размеры еще более внушительными для здания советской постройки. Около главного корпуса кое-где были раскиданы в каком-то беспорядке еще несколько маленьких домиков, стоянка, и расчищенная от снега дорожка для автомобилей и людей.

Виктор старательно обходил всех, кто встречался ему у входа. Некоторые из них были психами, некоторые посетителями, но как их отличить? В наше время каждый человек – псих, и каждого надо бояться. Где-где, а в психбольнице ему еще побывать не удавалось. Какое счастье первого января сунуться в это гиблое, безнадежное место! Внутри воздух был стерильно-чистым, пахнущим хлоркой и какими-то лекарственными препаратами. В холле стояли старенькие трухлявые диванчики из растрескавшегося коричневого кожзаменителя, на полу хрустела под ногами расколотая плитка.

За стойкой его встретила молодая девушка, лет двадцати, которая могла быть довольно приятной наружности, но ее лицо в свете флуоресцентных ламп представлялось пепельно-серым, отчего она казалась старше лет на десять.