Любовь Паршина - Сломанный крест. История чёрного серебра

– Да я ведь и правда соскучился! Злишься на меня? Ну полно! И даже спасибо не скажешь? Даже за что – не спросишь? А ты, верно, думаешь, такой вот, по особым делам, с божьей помощью ноги за кордон унес? Не думал, где теперь остальные, кто с Врангелем в Крыму окапывался? Почему ты нынче в одиночестве пивко попиваешь?

Спустившись с очередной крутой, извилистой улицы Чернецкий остановился, держась за старый камень в углу дома. Он отчаянно пытался отдышаться. Кровь колотилась во всем теле и, казалось, вот-вот лопнут сосуды в висках, легкие и само сердце. Не только ставшая непривычной быстрая ходьба была тому причиной, но и страшной силы ярость. Как же ему хотелось его убить! Нет, не наслаждаясь терзаниями и болью, а одним ударом топора или сабли срубить эту черноволосую, вечно ухмыляющуюся голову, просто чтобы оно больше не ходило по земле.

Это ведь какой-то кошмар! Зачем – за что! – явился из прошлого этот демон? Поиздеваться? Может быть… Такой и ради пустой издевки может из-под носа большевиков рвануть в Прагу. Что угодно ради желанного удовольствия.

Но с него станется и всей душою верить, что Чернецкий ему обязан. А что если… и вправду обязан? Что если он не лжет?

Нет! Нет, нельзя ему верить ни на грош. Можно ли поверить Иуде, который не повесился, а пришел после распятия к другим ученикам, говоря, что де все случилось так, как предначертано, простите меня, пустите под свой кров?

Нет уж, довольно. Чернецкий и так достаточно обманулся, поверив демону. Нельзя заключать договора с нечистыми, даже из самых благих побуждений. «Что поделать, – говорил он себе раньше. – Служба такая – поневоле запачкаешься. С волками, как говорится…»

– Ты как? – спросило существо. – Отпустило? А то помрешь тут у меня на руках…

– Не доставлю я тебе такой радости, – сухо ответил Чернецкий.

– Ох! Вот была бы радость – хлопотать тут о похоронах. Я и чешского не знаю… Пойдем, может, выпьем чего-нибудь, а то в горле пересохло. Ты же знаешь, я нервный становлюсь, когда в горле пересыхает, – существо улыбнулось, с удовольствием демонстрируя белые крепкие зубы. Клыки были аккуратные, не слишком длинные. Значит, не голодно. – Я угощаю!

– Благодарю, но я только что отужинал. Мне ничего не нужно. Убирайся! Не услышишь ты от меня благодарности…

– Только сам сказал «благодарю»!..

Чернецкий не обратил внимания на попытку существа пошутить. Он повторил:

– Убирайся. Я не хочу – не могу – тебя больше видеть. Пусть я обязан тебе жизнью, но не думаешь же ты, что я этой жизни рад.

– Не горячись и такими словами не бросайся, – существо вмиг сделалось невеселым и где-то в глубине глаз очень старым. – Столько народу полегло, а ты тут перчаточками машешь, на жизнь жалуешься. Пойдем.

Чернецкий не дал ему взять себя под локоть, пошел дальше сам.

Шли рядом, и Чернецкий все думал, как они выглядят со стороны. Одно дело – в Петербурге, в Петрограде. Там какого только народу не водилось, да еще и в приличном обществе. А здесь и сейчас? Чернецкий почему-то сгорал от стыда, чувствуя, как взгляды окружающих задерживаются на его спутнике.

Это существо невольно притягивало взгляды и внимание – своей внешностью, походкой, голосом, взором. Оно даже порою вздыхало так, словно отчаянно молчало о чем-то этаком… Да, казалось, что от самого его дыхания цветы… нет, не увянут, а начнут источать ядовитый нектар.

А рядом он – пожилой, блеклый старик-эмигрант. Не принимают ли их за друзей или за родственников? Избави Господь от такой родни!

Существо шло, совершенно довольное собой. Шло уверенно, словно хорошо знало дорогу.

«Черт подери, он ведь и вправду знает, куда идти! – понял Чернецкий. – Доложили те, кто за мной „приглядывал“ или он следил – вчера, позавчера?.. Сколько он уже здесь?»

Они миновали Карлов мост и сердце старого города на правом берегу.

Подойдя, наконец, к дому, Чернецкий почувствовал, что смертельно устал – его вымотал не только неблизкий пеший путь, но и присутствие существа. Ему отчаянно хотелось только остаться в одиночестве и лечь спать, но он понимал, что так просто его не отпустят.

Существо, любезно пропустив Чернецкого в парадное, само последовало за ним.

Жгучую усталость словно залили холодным отчаянием.

Поднялись на третий этаж. Чернецкий открыл дверь в квартиру, а затем – в свою собственную комнату. Хозяйка сдавала несколько комнат небогатым, порядочным людям.

Про себя Чернецкий искренне обрадовался тому, что никто не увидел, как они с существом вдвоем заходят в его комнату.