Любовь Паршина - Сломанный крест. История чёрного серебра

– Ты что творишь, козлина?

– Проверяю – настоящая или нет.

– Еще раз проверишь – в хлебало наглое получишь.

Ангел, изогнувшись, как кошка, соскользнул с грешницы, полуприлег-полуприсел на краю сцены. Отработал. Дальше все внимание зала было приковано только к грешницам. Столь незначительная мужская роль в шоу и порадовала немногих пришедших сюда женщин, и не раздражала мужчин.

– «Ангел», повернись влево градусов на пятнадцать, – велел Кречетов. – Хочу видеть объекты.

Федька лениво повернулся и вновь замер. И стал сам откровенно разглядывать «святош» – это было видно на камере Резниковой.

– «Ангел», не светись, пожалуйста, – снова вышел на связь Кречетов.

– Я не свечусь, шеф. Я работаю. Спокойно, – промурлыкал Федька, чуть опустив голову, а затем вновь уставился в прежнем направлении, но выбрав более конкретный объект – Ларсена.

Тот, как ни странно, также прямо и неотрывно смотрел в ответ, лишь изредка отвлекаясь на болтовню уже изрядно набравшегося Игошина или на беснующихся на сцене грешниц. Так прошла минута-другая.

– Поняли тебя, – усмехнулся Кречетов. – Тогда берешь на себя Ларсена. «Астра», – переключился он на Резникову, – уводи Игошина не раньше, чем «Ангел» уйдет со сцены. «Соболь», расплачивайся и уходи. Жди их в коридоре.

Савин послушно расплатился, оставив щедрые чаевые, и вышел в широкий коридор, опоясывающий главный зал. Оглядевшись, Савин достал сигареты. Прикуривал медленно, потому что, откровенно говоря, не особо умел.

Эта сигарета стала настоящим мучением. Он уже с содроганием думал о второй, как из зала вышли Резникова с Игошиным.

– Вижу «Астру» с одним из объектов, – сообщил Савин, оглядываясь на зал и будто что-то бормоча себе под нос. – Какие указания?

– Пока оставайся на месте. Будь наготове.

– Вас понял.

Он не спеша вернулся к наглухо задрапированному окну, снова закурил, кляня все на свете.

Стал ждать, чувствуя, как начинают потихоньку звенеть, вибрировать в готовности, нервы.

Наконец, с ним снова вышли на связь:

– «Соболь», поднимайся на этаж выше, двадцатый номер. Говоришь и действуешь по плану.

Савин выбросил сигарету и направился к лестнице, отделанной под мрамор – просто очередной посетитель то ли устал отдыхать, то ли пошел расслабляться дальше.

В следующие несколько секунд публика в коридоре вовсе сменилась: новоприбывшие поднимались из главного холла, те, кто сидел в зале, выходили пройтись и о чем-то поговорить. Или спешили в номер с местной мадемуазель. Наконец, появился в коридоре и Ларсен.

Он прохаживался из конца в конец – неспешно, оглядываясь по сторонам. В итоге он зашел в самый темный, укромный, даже холодный уголок парадной части этажа. Здесь, в этом закутке, горел единственный тусклый светильник – было сумрачно и тихо.

На широком подоконнике ослепленного металлопластиковыми ставнями окна сидел уже бескрылый, но по-прежнему полуобнаженный и рогатый падший ангел. Задумчиво и печально курил он свою тонкую, черную сигарету.

Ларсен оглянулся, тактично кашлянул и заговорил с легким акцентом:

– Не помешаю? Закурить не найдется?

– Увы! Самому стрелять пришлось. Карманов нет, – ангел не столько хлопнул, сколько провел ладонью по бедру – и по полоске плоти, перечеркнутой зигзагом шнура.

Ларсен скользнул взглядом вслед за его рукой, потом посмотрел ему в глаза и пробормотал как-то неловко, словно между делом:

– Сколько?

– Штука евро.

– Идет. Поднимайся в двадцать восьмой номер, – Ларсен тут же развернулся, хотел спешно уйти, но вдруг добавил: – Крылья надень.

– Конечно, солнце.

– Оба схвачены, – вздохнул Кречетов, сидя в щитовой перед мониторами.

– Трое, – напомнил Климов. – Того, с кем они подписывали договор, по нашей просьбе уже взяла ГИБДД.

Кречетов перевел взгляд на монитор с картинкой от Савина: в полутьме шикарного номера сидел трезвеющий, находящийся на грани паники Игошин. От пьяного весельчака, как и от просветленного пророка не осталось и следа – там сидел загнанный в угол хитрый и очень злой зверь. Хотя, зверю было бы легче – он бы бросился на загонщиков, и дело с концом. А включенность в человеческие игры обязывала – и он пытался играть до конца. Ему объясняли, что если он не пойдет тихо и по-хорошему, то придется ставить на уши весь клуб, с тем же итогом, но с гораздо большими проблемами для обеих сторон… Но Игошин юлил, врал, блефовал, даже пытался угрожать. В общем, дело Савину и Резниковой предстояло долгое и муторное.