Любовь Паршина - Сломанный крест. История чёрного серебра

Из одежды на нем были кожаные штаны, черные рожки и крылья из черных перьев. Причем штаны были с разрезами по бокам снизу доверху, стянутыми тонкими шелковыми шнурами. Пожалуй, надень он одни трусы, это выглядело бы честнее и целомудреннее. На волосах был лак, на глазах – иссиня-черный карандаш.

– Как я вам? – мурлыкнул Федя и повернулся кругом.

– Класс, Федя, – кивнул Кречетов. – Еще бы хвост и нимб.

– Андрей Павлович, – жалобно простонал Митя, пытающийся подступиться к Феде, но словно бы натыкающийся на меловой круг. – А куда же камеру? Даже ремня нету…

– Ёлки-палки, – вырвалось у Кречетова. Федька только вздохнул, с любовью оглядывая самого себя.

– Может, тогда обойдемся без его камеры? – предположил Савин. – В зале будем я и Резникова…

– Нет, так не годится. Мне нужны все. Ты через сколько пойдешь на сцену?

– Через полчаса.

– Ясно… – протянул Кречетов, соображая, как лучше быть. Он окинул Федьку внимательным взглядом, невольно задержавшись на ребрах – виден ли шрам? Нет, не виден. – Сделаем вот как. Митя, давай бегом в ближайший зоомагазин – купи ему ошейник. Кожаный с шипами, как на добермана…

Митя, получив деньги, убежал, Федя ушел ждать в соседнюю комнату – бетонную коробку с огоньками на стенах. Климов проводил его крайне недовольным взглядом.

– Только ведь курить бросил…

Кречетов сделал вид, что не слышал.

– Связь с оперативной группой есть?

– Да, ждут нашего сигнала.

– Надеюсь, не понадобится. Савин, иди в зал, садись за свой столик. Судя по картинке, народ уже собирается.

– Вас понял, – Савин кивнул и, мельком оглянувшись на замерший во мраке крылатый силуэт, вышел.

– А я? – решилась спросить Резникова.

– А вы пойдете позже в разгар вечера. Чтобы не вызывать подозрений и вопросов у охраны.

Кречетов дождался, пока Савин появится на камерах охраны, оглядел остальные два монитора, вздохнул и вышел в соседнее помещение.

Там электричество гудело в проводах, в стенах и, казалось, в самом воздухе. Федька стоял, глядя на мерцающие огоньки различных датчиков. Их отблески отражались в его глазах и рожках. Крылья же в этой темноте могли бы и вовсе показаться настоящими, если бы не широкие резинки, перетянувшие крепкие Федькины плечи.

– Я когда смотрю на какую-то незнакомую технику, всегда пытаюсь понять, как она работает, – признался он.

– И как сейчас – выходит?

– Нет. Слишком мудрено.

– А человека понять еще труднее, – Кречетов прислушался: Климов с Резниковой за стеной тоже о чем-то негромко переговаривались. – Ты раньше пересекался с майором Климовым?

– Он тогда был капитаном. Встретились разок на одном задании.

– Он тебя запомнил, похоже.

– Ну, сегодня совсем накрепко запомнит.

– Федь, ты, пожалуйста, не переигрывай.

– Да я же вам говорил, что роль у меня на три минуты…

– Я не про шоу.

Федька улыбнулся, лукаво закусив губу.

– Весь мир – театр. Ладно-ладно, Андрей Павлович, не тревожьтесь. Постараюсь держаться в рамках образа.

– Не холодно босиком?

– Я не мерзну. Могу в таком виде по двадцатиградусному морозу идти несколько километров. Даже когда рухну, не умру – надо будет аккуратно разморозить. Крот ведь об этом писал в первом разделе. А вы так и не выучили наизусть?

– Времени, Федя, нет, чтоб зубрить, – вздохнул Кречетов. На самом деле, первый раздел он помнил достаточно хорошо, но одно дело – читать, что «объект переносит низкие температуры» и совсем другое – видеть, как Федька стоит босой на бетонном полу: – Почему тебе перестали доверять именно в семидесятые? Почему не раньше? Ты ведь до этого работал на царскую разведку…

Федька подступил ближе и заговорил тихо:

– Я ни на кого раньше не работал, Андрей Палыч. Я играл. Вблизи престола всегда интересно, всегда на кураже.

– Но ведь однажды престола не стало.

– Да. Мне как раз тогда Романовы окончательно оскомину набили. Ну-ну! Не смотрите так! Рога у меня игрушечные. Я просто принял ту сторону, которая мне больше нравилась. Мое вмешательство ничего не изменило. Только, может быть, спасло несколько жизней красноармейцев. Но в семидесятые, после всех войн, холодных и горячих, в затишье, в безвременье, кто-то задумался – кто-то испугался – что я действительно могу изменить судьбу государства. Мне не везло в семидесятые…

– И ты не давал никакого повода усомниться в твоей верности?

– Я бы никогда не принял сторону внешнего врага. Это ведь уже дело принципа. Но внутренний конфликт – это как ссора между братьями, и ты выбираешь того, с кем согласен. Разве нет? В семидесятые особых конфликтов не назревало… Хотя, может поэтому и задумались – зачем я вообще нужен? А я потерял бдительность, не улучил момент, когда игры кончились….