Рита Гетман - Времена года

Я испытывал неимоверную скуку. Мои вещи еще не прибыли: все мы в обязательном порядке сдавали свои чемоданы на проверку, которая проводилась в течение суток. Форму, что лежала в целлофановом пакете, я пока даже примерять на себя не хотел. Успею. Кажется, через полчаса (но во сне – гораздо быстрее) в комнату постучали и тут же, не дожидаясь моего ответа, распахнули дверь.

Я так и подскочил на кровати, ударившись со всей силы макушкой о железную перекладину.

– Морган, осторожнее. Ты как всегда в своем репертуаре, – чуть улыбнувшись, заметил вошедший в комнату.

– Я просто слишком высокий для этих кроватей, – заворчал я, потирая ушибленное место. – Рад, что ты, Джонс, будешь моим соседом.

Я подошел к нему и пожал руку.

– В общем-то, я тоже рад тебе, Морган. Лучше, когда в такой переплет попадаешь с кем-то знакомым, – серьезно произнес он.

Джонс был моим сокурсником. Так вышло, что мы на лекциях сидели рядом. Я всегда записывал слова лекторов медленно и вечно переспрашивал, отвлекая всех в аудитории своими вопросами. Однажды Джонс не выдержал, громко обозвал меня «умственно отсталым тушканчиком» и ударил своей тетрадью по голове.

– Я не виноват, что так медленно соображаю! – обиженно сказал я ему.

Он тяжело вздохнул, покачал головой, проворчал что-то вроде «кого только сюда не берут», однако вдруг произнес:

– Морган, в следующий раз спрашивай у меня, если не успел записать. Не отвлекай профессора.

Я пожал плечами. Однако теперь стал то и дело заглядывать в конспекты Джонса, которого нисколько не тяготило помогать мне.

Потом мы все чаще начали разговаривать: сначала исключительно на учебные темы, затем перешли к чему-то более отвлеченному. Стали вместе ходить в библиотеку, иногда отправлялись вдвоем на прогулку. Джонс был одним из лучших студентов на потоке. Он получал повышенную государственную стипендию, был любимцем преподавателей и сокурсников. Он помогал каждому, кто обращался к нему за помощью по учебе: всегда терпеливо объяснял и не успокаивался, пока незадачливый сокурсник не поймет материал; кстати, Джонс не давал списывать. Он только растолковывал решение, предлагал несколько формул, объяснял доступными словами теорию, и заставлял решать заданные вещи самостоятельно. Он подавал огромные надежды. Конечно, многое может измениться за несколько лет, но все мы были уверены: Джонс точно войдет в состав министерства науки и возглавит какую-нибудь стратегически важную исследовательскую группу. Дело было не только в его умственных способностях, но и в личностных качествах: серьезный и хваткий, деловитый, хладнокровный, ответственный, дипломатичный. Разве не таким должен быть глава научного отдела?

Помогал Джонс по учебе и мне. Не понимаю, каким побудительным мотивом он руководствовался: зачем было тратить по три-четыре часа своего личного времени, объясняя мне тот или иной вопрос? Но я не осмеливался спросить. Решил: Джонс знает, что делает. И потом, я боялся, что он, если я вдруг подниму эту тему, пошлет меня к черту. Ведь он был единственным моим другом. А одиночества тогда я страшился.

Впрочем, Джонс открыл во мне «способность».

– Морган, ты не тупой, я ошибся. Ты просто действительно очень медленно соображаешь. Скажем, так: у меня уйдет минут десять на то, чтоб решить задачу. У тебя – час. Тут есть и определенное преимущество: например, поскольку мои мысли летают, я могу сделать кучу ошибок по невнимательности. Я их, конечно, замечаю, но потом. А ты все проверишь на двадцать раз, пока не придешь к окончательному решению. Ты довольно вдумчивый и внимательный. Может, ты не очень хорошо справляешься с ходом решения, но проверять чужую работу на наличие ошибок у тебя должно выходить отлично. Ты ведь иногда делаешь мне пометки на полях: тут неверно посчитал, тут упустил действие, и все полетело к чертям. Поэтому, Морган, я прошу тебя о помощи: проверяй мои решения и решения тех, кто обращается ко мне за помощью. Думаю, для тебя подобное занятие тоже будет полезным.

Так мы и работали. Благодаря Джонсу я подтянулся в учебе: конечно, до него и некоторых других мне было далеко, но все же я теперь не выглядел таким уж безнадежным, особенно в своих собственных глазах.

Я страдал только от одного: мне хотелось подружиться с Джонсом по-настоящему, узнать больше о нем или обсуждать с ним какие-то личные вещи. Я хотел, чтоб мы как-нибудь вместе сходили в бар после учебы. Один я боялся: ведь алкоголь у нас официально запрещен, и достать бутылку чего-то крепкого можно было только за большие деньги. А если узнает руководство университета, то проблем не оберешься – могут и отчислить. Или я хотел поговорить с ним, например, о девчонках. Они обычно крутились вокруг технических университетов, включая наш. Искали будущих мужей – надежных и хорошо зарабатывающих. Сами они редко поступали сюда. Некоторые женщины могли построить научную карьеру, но до высоких позиций в иерархии нашего общества, как правило, не добирались. Государство не поощряло женских амбиций. Ведь кто-то должен остаться в тылу, когда все мужчины уйдут на фронт.