Катерина Дорогова - Савва из Агасфера

Мысль, какая-то мысль продалась, оставила своего создателя, оставила меня. Мыслить, следовательно, существовать – о нет, мой друг… Откуда убеждение, что можно доверять мыслям? Они торгуют своими телами, как всякий человек. И можно ли отождествлять истинное бытие и мысли? Наш разум иллюзорен, хитер, он создает лабиринты из мыслей, запутывает человека. Я мог бы оспаривать каждое слово, сходить с ума, давать себе мнимые надежды, не затаиваться, не успокаиваться, ибо того требует разум. Но я держу в кулаке каждую мысленку, пусть ничтожную, запыленную, и никто не смеет рваться вперед. Следовательно, разум неповинен, он лишь предупреждает… Где же?! Может, виновата злоба, с которой я вспоминаю о Гавриле, или покой, когда я пишу картину? Не есть ли успокоение – приют лжи? Агасфер существовал в вечной тревоге, в вечном поиске и притом не ведал правды. Я могу быть сильнее Агасфера, если найду ложь.

Я поднялся на ноги и неспешно вышел с детской площадки. Моросил дождь, такой неприметный, что казался лишь мокрым воздухом. Медленно проходя подъезды, я сосредоточенно следил: должна же она встрепенуться, напугаться скорого разоблачения! Стояла тишина, внутри ничего не менялась. Я стал щупать волосы, пропускать пряди сквозь пальцы, чесать корни – пустота, ее там нет. Во мне росла уверенность, что она спряталась там, где я не ее могу увидеть. Правда, неужели она стала бы играться со мной? «Савва, милый Савва, ты уповаешь на свой разум, а он у тебя барахлит». Неужели Гаврила не сказал мне, хотя видел? Нет, его благородие не позволило бы этого, он бы незамедлительно высказался…

Я побежал по лестнице и ворвался в квартиру. В конце коридора стоял высокий раздвижной шкаф с зеркалом во весь рост. Поспешно скинув пальто, я откинул ботинки, сбросил водолазку и брюки. Верхняя лампочка осветила мое перекошенное, желтое лицо; белые кудри потеплели, став грязно-коричневыми. Я уселся напротив зеркала, упираясь носом в нос.

– Покажись же, ну! Покажись.

На меня смотрело жесткое, изуродованное лицо; не мигая, оно со всей серьезностью осматривало двойника. На бровях у него лежали четкие принципы, в глазах светилась уверенность в жизни, губы были сжаты в немом осуждении за беспорядочность. Лицо, не зависимое от доброты Ивы, лицо, лишенное голоса Гаврилы, лицо, имеющие силы повернуться и увидеть ее…

Я ударил ладонью по зеркалу; лицо спокойно приняло унижение и даже не поколебалось. Я встал перед отражением, намереваясь, наконец, увидеть.

Прохор проводил Иву до перекрестка и на прощание крепко пожал руку. Ива чувствовал горячность Прохора, чувствовал, как жар чужого тела проникает в него. Он ощутил тот же зной, как при лихорадке. Ему не хотелось возвращаться, не хотелось покрываться мурашками при виде Саввы, пресмыкаться перед ним, вспоминать бесчисленные обещания, данные Гавриле. Если Ива задержится, это наведет на него подозрения: Савва всегда замечает детали и теперь обязательно поймет, с кем тот проводил время, а это приведет к череде насмешек, к череде приступов. Тогда Ива подставит Прохора, а допускать его до всего этого опасно. Пусть Прохор сердиться на расстоянии, пусть не знает, каково это – жить на вечном морозе.

Ива помнил Савву с Гаврилой: слегка тронутый цинизмом, довольно непримечательный студент из отчаявшихся и разочарованных. Изредка в нем будилась сущность, но он не был одержим ею – Гаврила способный подавитель. Ива же не умел наводить сомнение, приводить в растерянность Савву: он знал лишь ложь и правду. И он не сомневался, что скоро Савва вскроет сундук, зачарованный Гаврилой, и тогда Иве придется либо спасаться, либо спасать.

Перед ним разливалась ночь. Ива шел, упоенный усталостью и теплотой Прохора, он мягко оглядывал подъезды, кошек, спящих на козырьках. Улицы, заставленные машинами, проплывали мимо него. Ива хотел спать, у него легко кружилась голова и болели глаза. Беззвучно проезжали поздние велосипедисты, прогуливались старики, закутанные в платки и дубленки, где-то вдалеке, среди развалин, лаяли собаки. Ива подошел к двери и достал ключи. Рядом находилась еще одна дверь, черная, подвальная, источающая мрачную напряженность. Вечно открытая дверь, дверь с вечно сломанными замками, – таинственное подземелье, что же кроется внизу? Обычно Ива готовил ключи задолго до подъезда, а затем, быстро открыв дверь, пробегал этажи и вваливался в квартиру. Страшная дыра захватывала сознание Ивы, ранее он не мог даже взглянуть на нее.