Анне Ханкок - Питбуль

— Что это? — Томас показал ей один из ее блокнотов.

Элоиза прищурилась и вгляделась в текст.

— Это записи, которые я сделала после вчерашнего посещения полицейского участка в Сеннерборге. Тебе не кажется, что расследование слишком быстро прекратили? Через четырнадцать месяцев?

— Да, но я скорее имею в виду то, что ты написала о Палермском протоколе. Откуда ты это взяла?

— Это резолюция ООН о предотвращении и пресечении торговли людьми.

— Да, это я понимаю, но… — Томас вышел из кухни, не сказав больше ни слова, и через минуту вернулся с папкой в руке.

— Что это? — спросила Элоиза.

— Дело, которое я расследовал в прошлом году — женщина убила своего мужа и его любовницу в Августенборге. Это выдержка из протокола.

Он положил папку перед Элоизой и раскрыл.

— Каждый раз, когда в расследование вносится новая информация, она помечается датой и подписью следователя. Это как бортовой журнал, где можно посмотреть, кто что делал и когда в расследовании появились разные улики. Записывается все в хронологическом порядке. — Он указал на поля документа. — Вот, например. Здесь можно посмотреть, что 14 октября был допрос свидетеля — коллеги убитого… У полиции есть подозрение, что это убийство из ревности… Найдено письмо подозреваемой, где говорится что-то о мести, и так далее. И тут же указывается фамилия, номер удостоверения и подпись следователя, который добавил информацию, а также дата и время.

— Так? — Элоиза вопросительно посмотрела на него. — И?

— Ты видела отметки в деле Мии Сарк?

— Эм, да, я видела самую последнюю. А что?

— Какое число там стояло?

— 3 августа 1998 года — через два дня после аварии во Фленсбургском фьорде, в которой погиб Том Мазорек. Там говорилось, что дело приостановлено, но я не обратила внимания, кто оставил эту отметку. А что?

— А где говорилось о Палермском протоколе?

— Где-то в самом начале расследования. Там, где упоминалось, что к делу подключили Интерпол, это было, вероятно, в начале июня 1997 года. — Элоиза посмотрела на него, нахмурившись. — А что?

Томас откинулся на спинку стула. Он провел ладонью по губам и посмотрел на нее.

— Что такое? — спросила она.

— Палермского протокола не существовало в 1997 году.

— Как это?

— Его не существовало. Он был принят только в 2000 году.

Элоиза смотрела на Томаса, пока до нее доходил смысл сказанного.

— Ты хочешь сказать, что в полиции подтасовали документы?

Томас слегка пожал плечами и прикусил губу. Его взгляд мгновенно стал взволнованным.

— Но… — Элоиза покачала головой. — Почему?

— Как я уже сказал… — Он посмотрел на доску, и его взгляд заскользил по заметкам. — Когда дело касается сексуальной жизни людей… их самых темных побуждений…

Он встретился взглядом с Элоизой.

— Кто-то пытается что-то скрыть.

В коридоре за спиной Томаса горел свет, и его силуэт в дверном проеме спальни был темным, но Элоиза чувствовала на себе его взгляд.

— Тебе здесь нормально? — спросил он. — Что-нибудь нужно?

— Нет, спасибо, все в порядке.

— Хорошо. — Томас нерешительно кивнул. — Я лягу в комнате мальчиков. Она в конце коридора, если я тебе понадоблюсь.

— Ты разве не останешься?

Он долго смотрел на нее.

— Ты уверена? — спросил он.

Элоиза кивнула.

Он подошел к кровати и лег рядом с ней, не раздеваясь. Он повернулся на бок, уперев локоть в матрас и подперев ладонью голову.

— Все в порядке? — спросил он, глядя на нее.

— Угу. — Элоиза посмотрела на него и устало улыбнулась. — Я просто думаю о Яне.

— Что у вас происходит с этим Яном? — спросил Томас. — Почему это так важно для тебя?

— Не знаю, просто это так. — Она посмотрела в потолок. — Приобщение к патронажной службе обязывает. Начинаешь чувствовать ответственность за того, о ком заботишься.

— Я понимаю, — кивнул Томас. — Но я знаю тебя. Дело не только в этом.

Элоиза провела рукой по волосам и покачала головой, подыскивая слова.

— Когда умирала моя мать, я уехала с Гердой на Гоа. У меня был тяжелый период. Я была так несчастна, потеряв тебя, что, видимо, впала в депрессию, потому что я вообще не могла заниматься чужими проблемами. И хотя я знала, что она больна, я все равно поехала. И пока я проводила время на лунных вечеринках на пляже Бетальбатима и топила свои печали в пина-коладе, она лежала совсем одна на койке в Королевском госпитале и умирала.

Томас слушал и молчал. Он убрал волосы с ее лица и посмотрел на нее с нежностью.