Шарлотта Линк - Дом сестер

Они отчаянно спорили — впрочем, спор являлся их обычным состоянием.

Элис была озлоблена и разочарована, поскольку так ничего и не добилась в отношении избирательного права женщин. Война расколола движение и лишила его участников возможности действовать. Казалось, что все закончилось.

Несколько раз она сидела в тюрьме. Нечеловеческие условия заключения сделали свое дело, превратив ее в психически неуравновешенную женщину с подорванным здоровьем. Но Элис продолжала цепляться за идею, за которую боролась, и за то время, когда она горела азартом и боевым духом. Она не могла смириться с изменениями в ее стране и в сознании ее народа, вызванными войной. Ее злило и одновременно отчаивало, когда она видела, как легко приспособилась Фрэнсис к наступившим переменам. Элис не понимала или не замечала, с каким трудом та в минувшие годы усваивала прагматичный образ мышления: не оглядывайся назад, не смотри слишком далеко вперед, думай только о том, что требуется в данную минуту…

В годы войны не имело никакого смысла вести борьбу за избирательное право женщин, поэтому Фрэнсис считала бесполезным тратить на это свои силы. Элис постоянно упрекала ее в том, что она вообще никогда не интересовалась их «делом», но едва ли могла обосновать это утверждение, поскольку Фрэнсис, как и все они, сидела в тюрьме, голодала и вступала на улице в схватки с полицией. Тем не менее Элис чувствовала, что Фрэнсис не была вместе с нею сердцем и душой. Сама Элис была готова на все ради общего дела, а Фрэнсис занялась своими делами… В их отношениях возникла серьезная трещина, и дружба уже не могла стать прежней.

В тот вечер, когда Фрэнсис встретила Джона, она, несмотря на усталость, не торопилась домой: Элис еще с утра была в дурном настроении, и Фрэнсис предстоял очередной вечер конфликтов и ссор, поэтому она решила воспользоваться хорошей погодой и немного прогуляться. Доехала на трамвае до набережной Виктории и прошлась вдоль берега Темзы. Воздух был теплым и прозрачным. Вечернее солнце разливало золото по воде.

Облик города полностью изменился с тех пор, как Фрэнсис впервые приехала в столицу: куда ни взглянешь — повсюду солдаты. И лишь немногие из них казались здоровыми и полными сил. Большинство вернулись из Франции на родину; сутулые фигуры, уставшие молодые мужчины с состарившимися лицами, с глазами, в которых можно было прочитать весь тот ужас, который они видели. Многие потеряли ногу и с трудом передвигались на костылях, у других не было руки или глаза. Медсестра вела по дороге молодого человека лет двадцати с еще детскими чертами лица. Повязка закрывала его глаза. Он то и дело качал головой и бормотал себе под нос какие-то несвязные фразы. Продавец газет держал над головой «Дейли мейл» и кричал: «Всеобщая воинская повинность! Нижняя палата парламента принимает решение о всеобщей воинской повинности! Премьер Асквит проголосовал!»

«Теперь они пошлют туда еще больше наших парней», — подумала Фрэнсис с ужасом.

Она вынула из кармана пару монет и купила газету. Повернувшись, чтобы идти дальше, столкнулась с каким-то господином.

— Извините, — сказала она рассеянно, подняла глаза и изумленно воскликнула: — Джон!

Он тоже был удивлен.

— Бог ты мой, Фрэнсис! Что ты здесь делаешь?

— Просто гуляю. А ты?

— Я был по делам в суде. — Они находились недалеко от Темпла. — И, кроме того, я тоже хотел немного погреться на солнце.

Они растерянно смотрели друг на друга.

— Давай немножко пройдемся, — наконец предложил Джон.

И только в этот момент Фрэнсис заметила, что на нем военная форма.

Они уже дошли до Нортумберленд-авеню, а она до сих пор не отошла от шока.

— Ты едешь во Францию? Почему? Ты ведь депутат парламента. Ты не должен этого делать!

— Но я хочу. Я кажусь себе трусом, сидя здесь, дома. Другие подставляют грудь под пули, а я веду красивую, безопасную жизнь. Я добиваюсь этого с тех пор, как началась война.

— Ты не боишься? Судя по тому, что пишет Джордж, там очень страшно…

Джон криво улыбнулся.

— Ужасно боюсь. Но было бы хуже, если б я самому себе не смог больше смотреть в глаза. Как только надел эту форму, я стал чувствовать себя лучше.

— Понимаю, — сказала Фрэнсис. И в какой-то степени она действительно это понимала, но холодный и злой страх уже распространялся по ее телу и овладевал ею еще в большей мере, чем когда Джордж уходил на фронт.

Странным образом ее глубоко взволновало то, что Джон вскоре уедет во Францию и в любой момент может погибнуть. Узнала бы она вообще, если б что-то случилось? Ведь сообщение было бы направлено Виктории, а не ей. У нее нет никаких прав на этого человека — ни права просить его остаться, ни права на письмо с выражением соболезнования, если с ним произойдет нечто страшное, и в принципе — сомнительное право на то, чтобы так беспокоиться за него. По крайней мере, открыто. Все, что касалось Джона, она должна была улаживать сама с собой.