Лори Фариа Столарц - История Джейн N [litres]

– Вы его нашли? – спросила я.

– Мы кое-что нашли, – признала агент Томас.

– Что?

– Аудиотехнику. Мы полагаем, что голоса, которые ты слышала в плену, были записями… из фильмов ужасов и плей-листов, посвященных Хэллоуину. Мы попросим тебя послушать для верности, но…

– Постойте, что?

– Похоже, там держали только тебя.

– И Мейсона.

– Как я уже сказала, мы не смогли найти доказательств того, что кто-либо, кроме тебя и подозреваемого, находился в этом доме.

– Вы искали отпечатки пальцев внутри вентиляции? Похоже, что нет. – Зачем они зря тратили мое время?

– Мы нашли кое-что еще. – Она вытащила из папки фотографию: изображение изумрудного браслета – того самого, который монстр якобы собирался купить. Рядом с браслетом была серебряная шкатулка и пурпурная лента.

– Ты видела его раньше? – спросила агент Томас.

– Он из «Шкафа Нормы».

– Фото из кабинета подозреваемого. Мы нашли завернутый браслет на его столе. – Она показала мне снимок прикрепленного ярлыка. На нем было написано мое имя, а также слова «Люблю навечно, Мейсон».

– Как Мейсон получил этот браслет?

– Подозреваемого звали Мартин Грей.

Агент Томас вытащила еще одну фотографию: снимок парня, который меня похитил. На фото он был виден только выше плеч, но все же я узнала темно-карие глаза, волнистые волосы и квадратный подбородок.

– Узнаешь этого человека? – спросила агент Томас.

– Это он, – подтвердила я.

– Мужчина, который тебя похитил?

– Да.

– Мартину Грею было двадцать четыре года, он имел одну судимость и владел домом, в котором тебя держали. Ты впервые увидела его в тот день у Нормы? Или уже встречала раньше?

Я покачала головой.

– Я не совсем уверена.

– Хочешь сказать, что могла видеть подозреваемого до похищения?

– Я хочу сказать, что последние семь месяцев ломала голову, пытаясь вспомнть, знакомы ли мы, встречались ли… Но я просто не знаю.

– У нас есть другие фотографии. Может, какая-то из них поможет тебе вспомнить.

Доверяла ли я своей памяти?

– Подозреваемый унаследовал дом после смерти отца, – продолжила Томас. – По словам соседки, мать уехала за несколько лет до этого. Мы все еще пытаемся выстроить временную линию и выяснить местонахождение матери. Похоже, вскоре после ее отъезда дела пошли под откос, отец начал пить.

– Откуда вы все это знаете?

– Когда-то дом был действующей фермой, – сказала агент Томас. – Владельцы поставляли яйца и мед местным фермам. Еще продавали выпечку. Что-нибудь из этого тебе знакомо?

– Нет, – соврала я. Они что-то напутали.

– В кабинете подозреваемого мы нашли другие предметы: твои фотографии, стихи, которые ты опубликовала в школьном литературном журнале. – Томас зачитывала по списку. – Еще был зеленый шарф, пара варежек, красная расческа для волос… Мы хотели спросить, сможешь ли ты их опознать.

– Зеленый шарф, – сказала я, размышляя вслух, и вспомнила, как потеряла кашемировый шарф цвета мяты. Еще у меня была красная расческа, но наверняка та валялась в моей сумке для бега.

– И последнее, прежде чем мы закончим. – Агент Томас взяла из папки еще одну фотографию: снимок руки Мейсона.

Я узнала шрам на его большом пальце, изогнутый безымянный, глубокие складки на костяшках и волоски медового цвета на запястье вместе с россыпью веснушек.

Мои глаза наполнились слезами.

– Вы его нашли.

Агент Томас покачала головой.

– Это фотография руки подозреваемого, хозяина дома, человека, который застрелился.

– Нет, – возразила я, качая головой.

Она оглянулась на мою маму, что, очевидно, было сигналом. Мама подошла ко мне.

– Это неправильно, – сказала я им. – Я не сдамся. Как только выйду отсюда, поищу Мейсона.

– А пока тебе нужно отдохнуть, – сказала мама, нажимая кнопку вызова медсестры. Пора еще немного накачать меня лекарствами.

Следующие несколько недель я провела в отделении психического здоровья, где встретила несколько терапевтов разного возраста на разных этапах их карьеры. Но говорили они все об одном и том же: я через многое прошла. Разум удивительным образом приспосабливается, когда надо преодолеть трудности; он разделяет правду на части, пока мы не будем готовы ее принять. Нормально сердиться, если гнев направлен на должного человека. Как только я переадресовывала его куда-нибудь еще – на полицию, на себя, на моих родителей, на Шелли, – терапевт начинал писать.

Скоро войдет медсестра.