К Тюдор - Сожженные девочки [litres]

– С Руби все в порядке?

Она просияла широкой улыбкой и ответила:

– Конечно, преподобная. Вы должны еще раз зайти к нам на чай.

– Это было бы чудесно, – ответила я, чувствуя, насколько неискренне это звучит с обеих сторон. Затем я как бы невзначай поинтересовалась: – Как дела в школе?

Она помрачнела.

– Преподобная, должна сознаться, что мы проявили беспечность. Руби в школе травили, но мы этого не знали. Один ребенок обижал ее и забирал у нее ланч. Мы должны были принять меры раньше, и нам нет оправдания. Но теперь мы обучаем ее дома, где можем заботиться о ней, как положено.

Она снова улыбнулась мне, так широко, так искренне. И ее рассказ был таким убедительным, но в глубине души я знала, что она лжет мне сквозь свои сверкающие зубы.

Я сделала анонимный звонок в социальные службы. Я выжидала. Ничего не происходило. Руби продолжала появляться в церкви и с каждой неделей становилась все тоньше и тоньше. Я не могла с ней поговорить, потому что там всегда присутствовали либо Лена, либо Деми. Я обратила внимание на то, что у Лены появляется новая одежда, а на щуплой шее Деми красуется новая золотая цепочка.

Я еще раз позвонила в социальные службы. И снова началось ожидание. Однажды, во время урока рисования, улучив момент, когда Лена вышла в туалет, я присела на корточки рядом с Руби.

– Привет, милая, как дела?

Не сводя глаз с рисунка – буйство клея и блесток, она ответила:

– Все хорошо.

– Дома все нормально? Ты хорошо кушаешь?

– Да.

– Ты уверена?

Она подняла голову. В ее темных глазах светились ужас, отчаяние, обреченность.

– Я плохая девочка. Во мне сидит дьявол. Его необходимо изгнать.

И она разрыдалась.

– Руби…

– Что вы делаете?

Боковым зрением я заметила что-то красное. Это бежала от двери Лена.

– Что вы сказали? – отталкивая меня от девочки, завопила она. – Зачем вы расстраиваете ребенка?

– Лена, я о ней тревожусь.

Она схватила Руби за локоть, рывком поднимая ее со стула и не сводя с меня глаз, горящих ненавистью.

– Это все ты , верно? Подсылала к нам тех людей. Создавала нам проблемы. Ах ты, белая сука.

Я ошеломленно на нее смотрела, не произнося ни слова.

– Я порядочная женщина, и я пытаюсь правильно воспитывать этого ребенка, а ты тут стоишь и распространяешь на нас клевету. Я люблю этого ребенка. И я делаю то, что для нее лучше всего, ты меня слышишь?

Я пыталась сохранять спокойствие, понимая, что теперь все присутствующие смотрят только на нас.

– Я тебя слышу, Лена. Но она плохо выглядит.

– Ты так думаешь? Что такие люди, как мы , не могут как положено растить своих детей? Не то что вы, идеальные белые люди, да?

– Нет. Это тут ни при чем.

– Как ты смеешь? Я не отдам тебе Руби, поняла? Я никому не отдам Руби.

И она ринулась прочь, волоча за собой девочку.

После этого я должна была обратиться в полицию. Я должна была наседать на социальные службы и заставить их себя услышать. Я должна была броситься за Леной. Я должна была сделать хоть что-то . Но я этого не сделала. Я испугалась. Испугалась того, как смотрели на меня другие родители. Испугалась того, что ее слова могли быть в какой-то степени правдой. Неужели я судила Лену и Деми строже из-за цвета их кожи, пусть даже подсознательно? Я опасалась совершить ужасную ошибку.

На протяжении всей следующей недели я не видела Руби ни разу. Я проезжала мимо их дома, и он выглядел заколоченным. Наверное, они переехали. Я ее потеряла.

В следующее воскресенье я пришла в церковь, как обычно. Я любила приходить пораньше, чтобы все подготовить и сосредоточиться, пользуясь тишиной и покоем. В начале февраля светало лишь около восьми. Я открыла двери, шагнула внутрь и тут же поняла: что-то не так.

Воздух в церкви. Запах. Резкий тошнотворный запах. Я щелкнула выключателем и пошла по центральному проходу нефа. Я увидела что-то на ступеньках под самым алтарем. И что-то услышала. Звук падающих капель. Медленно и ритмично. Кап, кап, кап .

Я продолжала идти вперед на подкашивающихся ногах. Я должна была увидеть. Должна была узнать. Несмотря на то, что всеми фибрами своей души ощущала, что не хочу этого видеть. Не хочу этого знать.

Она комочком лежала под алтарем. Обнаженная и такая худенькая, что ребра выпирали, как велосипедные спицы, а руки и ноги были тоненькими и хрупкими, как спички. Она продолжала прижимать к себе старого игрушечного кролика. Ее глаза были широко раскрыты и осуждающе смотрели на меня. Ее горло зияло ярко-красной насмешливой ухмылкой.