К Тюдор - Сожженные девочки [litres]

В тюрьме было полно народу, но большую часть времени заключенные проводили в камерах. Даже в столовой и на прогулочной площадке поток тел был строго упорядочен. Физические контакты заключенных между собой ограничивались. Понятно почему – результатом случайного контакта мог запросто стать сломанный нос или что похуже.

На вокзале царил хаос. Так много людей рвалось куда-то вперед. Чемоданы грохотали вдоль платформы. Голоса эхом отражались от высокой сводчатой крыши. Визг тормозящих вагонов, механическое эхо объявлений в громкоговорителе.

Сцепив зубы, он заставил себя идти медленно и спокойно сквозь толпу, направляясь к турникетам. Здесь он на мгновение растерялся. В Ноттингеме они были открыты. Что он должен сделать?

– Вам помочь, сэр?

Он вздрогнул. На него в упор смотрела невысокая темноволосая женщина в железнодорожной форме.

– Э-э-э, да, простите. Я довольно редко путешествую.

– Билет? – доброжелательно спросила она.

Он выудил из кармана свой билет и подал его женщине. Взглянув на него, она открыла турникет.

– Проходите, преподобный.

– Спасибо. Благослови вас Господь.

Он присоединился к толпе людей, спускающихся по эскалатору. Знак подсказал ему, что необходимо становиться справа. Он последовал указанию. Что ему удавалось хорошо – это следование указаниям и подчинение приказам.

Люди у билетной кассы охотно ему помогли. Ну еще бы. Человек в форме – в любой форме – внушает уважение. Человек в воротничке священника обладает авторитетом. Может, поэтому воротничок так нравится его сестре? Или все дело в анонимности? Все видят священника, а не человека.

«Интересно, они уже нашли мертвого священника или нет», – промелькнула ленивая мысль.

К тому времени, как он сел в поезд до Сассекса, день начал клониться к вечеру. Это был совсем небольшой и полупустой поезд. Он откинулся на спинку кресла, глядя в окно на проплывающие мимо нагромождения зданий Лондона, сменившиеся просторными предместьями, которые тоже вскоре закончились. Увидев поля с мирно пасущимся скотом и чистое небо, он ощутил какую-то странную тоску, и что-то болезненно сжалось у него в груди.

Полтора часа спустя поезд остановился на станции Бичгейт. Тут не было ничего, кроме навеса, узкой платформы и одинокой скамьи. Он был единственным, кто вышел из поезда на эту платформу. Овцы паслись в поле рядом с рельсами. Если лондонская суета его дезориентировала и сбивала с толку, то это пространство и тишина ошеломляли на свой собственный манер. Он огляделся, глубоко вдохнул, поднял голову и посмотрел на небо. Как много неба.

Белый деревянный указатель рядом со станцией сообщал, что до Чепел-Крофт десять миль. Автобусной остановки нигде не было, да и денег у него оставалось всего пятьдесят пенсов. Он поправил воротничок и зашагал по дороге.

Дорога была узкой и извилистой. Тротуара не было, поэтому идти приходилось по проезжей части, и он всякий раз отскакивал на обочину, заслышав шум приближающейся машины. К счастью, это случалось не слишком часто. Дорога была практически безлюдной.

Приблизительно через час небо начало темнеть. У него не было часов – в тюрьме в них не было необходимости, – но он научился хорошо определять время. Он прикинул, что сейчас около восьми, и зашагал чуть быстрее. Ему не хотелось быть в пути в темноте.

Он огибал особенно извилистый поворот, когда раздался громкий шум двигателя. Машина ехала быстро. Быстрее, чем предыдущие. Обернувшись, он увидел отблеск большой решетки и услышал визг тормозов входящего в поворот автомобиля. Он отскочил назад, но лодыжка подвернулась, и он рухнул в канаву. Внедорожник не остановился. Похоже, водитель вообще его не заметил.

Он лежал в грязной зловонной жиже на дне канавы, ощущая, как ноет бок, на который он приземлился. Но хуже всего было то, что в лодыжке пульсировала жгучая боль. Ему удалось сесть, а затем выбраться из канавы на обочину дороги. Но когда он попытался встать, лодыжка просто вспыхнула болью, и он снова упал на колени. Идти он не мог. Что же делать? Сквозь просвет в живой изгороди он увидел расположенный вдалеке дом. Это была ферма. Чуть ближе, в поле, виднелся обветшалый хлев. Что ж, годится.

Он пополз к хлеву.

Теперь он закрывает глаза, мечтая о каком-нибудь лекарстве, которое помогло бы ему облегчить эту боль. Возможно, его лодыжка все же сломана . Он садится и поддергивает штанину брюк. Дело плохо. Лодыжка распухла еще сильнее, а туго натянутая кожа раскрашена в черный, фиолетовый и красный цвета. Издав стон, он падает на спину в солому.