Киран Харгрейв - Милосердные [litres]

Он говорит, что сперва ему надо добраться до Хамнингберга – кто-то из кибергских рыбаков отвезет его в весельной лодке, – а там он сядет на какое-нибудь китобойное судно до Алты, в двух днях пути к западу. Урса не помнит, чтобы они заходили в этот городок по пути из Бергена. Возможно, просто проплывали мимо.

В Алте Авессалом проведет несколько дней. Это значит, что его не будет дома неделю или чуть больше. Урсу переполняют двоякие чувства: облегчение и тревога, – как в ту ночь на корабле, когда муж не пришел к ней в постель. Она постепенно привыкает к этому дому в Вардё, раз уж она все равно никуда не выходит, кроме как в церковь по воскресеньям, но по ночам, даже когда муж храпит рядом, она глядит в темноту и думает о безголовых тушах в кладовке, о закрашенных рунах над дверью, о телах утонувших рыбаков, лежавших перед камином на том самом месте, которое Марен накрыла ковром из оленьих шкур.

Хотя Урса не сказала мужу о Марен, ковры произвели на него впечатление, и он без возражений выдал ей денег на дополнительные шкуры и на продукты, которые обещала доставить Кирстен. Здешних цен Урса не знает, но надеется, что оставленного мужем хватит еще и на то, чтобы расплатиться с Марен. А если не хватит, она попросит у Авессалома еще, и вряд ли он ей откажет. После прихода Марен у нее словно открылись глаза. Она вдруг разглядела, какой он запущенный и тоскливый, их здешний дом. Она не обращала на это внимания, пока целыми днями сидела одна посреди наводящего ужас убожества. Но когда пришла Марен, с этими шкурами мертвых животных, чьи туши висят на крюках в кладовой, Урса увидела собственное жилище как бы глазами гостьи. Увидела и ужаснулась.

Времени между уходом Авессалома и приходом Марен оставалось не так уж и много, но Урса сделала все, что могла. Она кое-как подмела пол, принесла из колодца воды и попыталась очистить от грязи подол своего синего платья, оттерев его щеткой на стиральной доске. За работой она представляла себе удивленно поднятые брови Агнете и худое, усталое лицо Сиф, ее вечно красные руки, пальцы в мозолях и трещинках, короткие ногти. Урса с Агнете смеялись над ногтями Сиф, мол, они у нее совершенно мужские.

Щеки Урсы горят от стыда при одном только воспоминании об этих насмешках, об этой небрежной жестокости и дремучем невежестве. Уже через пару минут за стиральной доской у нее начинают ныть плечи. От мыла, сваренного из жира и золы, руки кажутся сальными и противными. Если бы Урса умела писать, она прямо сейчас написала бы Сиф письмо и поблагодарила бы за все, что та для них делала: кормила, обстирывала и любила – на свой строгий, суровый манер. Урса скучает по Бергену, по отчему дому, по теплой ванне перед горящим камином – огромной лохани, в которой они с Агнете сидели вдвоем, и им было не тесно, – по мягкому жару, прогревающему до костей, по тоненьким, выпирающим позвонкам Агнете, вонзавшимся ей в хребет, когда они сидели спиной к спине, и тяжелое дыхание сестры напоминало глухое жужжание пчел…

Тут входит Марен, и Урса не успевает смахнуть слезы с лица. В руках у Марен – что-то тяжелое и большое, завернутое в цветастую ткань. Она ставит узел на пол у стола, с трудом удерживая его, чтобы не уронить. Урса предлагает ей чай.

– Из чего? – спрашивает Марен, глядя на почти пустые полки.

– Муж привез из Бергена сушеные листья черники. Думаю, он не обидится, если мы немного возьмем.

Марен кивает и идет к очагу.

– Я сама, – говорит Урса. – Я умею заваривать чай.

Это простейшая из задач, но никогда раньше Урса не заваривала чай под чьим-то чужим пристальным взглядом, а сейчас она чувствует, что Марен на нее смотрит. Смотрит очень внимательно, как тогда, в церкви. Урса старается выпрямить спину, берет чашки с полки очень бережно и аккуратно, и сыплет листья черники в маленький котелок нарочито неторопливо, как бы немного рисуясь. На самом деле ей даже приятно внимание Марен: в ее взгляде нет настороженной злобы, нет ехидного ожидания, что сейчас она, Урса, совершит оплошность. Марен наблюдает за Урсой с теплотой и заботой, как за ней наблюдала Сиф, когда учила ее вышивать.

Марен берет чашку холодными пальцами. Урса замечает, что кожа вокруг ее ногтей чуть воспаленная, красноватая, как будто ее только что нещадно терли жесткой щеткой. Подушечки пальцев, случайно коснувшиеся руки Урсы, твердые и шершавые, как у мужа. Урса стесняется своих собственных рук, нежных и мягких, будто у младенца – и таких же неумелых, – и прячет их в складках юбки. Кажется, они с Марен ровесницы, но они очень разные. Рядом с худенькой Марен Урса чувствует себя огромной и неуклюжей, совершенно нелепой в своих пышных юбках. Глаза у Марен большие и светлые, но взгляд острый и умный.