Мариэтт Линдстин - Воскрешение секты

Мне было всего одиннадцать, когда Оскар умер от воспаления легких. Он хирел, слабел, и в конце концов его не стало. Его душа покинула этот мир, а во мне осталась пустота.

Тетушка Офелия с важным видом заявила мне, что Оскар улетел в Царство Божие, где теперь играет на арфе с другими ангелами. Мне это казалось ужасной глупостью — Оскар не имел музыкальных наклонностей и нисколько не походил на ангела.

Дядя Маркус придерживался иного мнения, которое он изложил однажды за ужином.

— В нашем семействе фон Бэренстенов всегда было заведено, что слабых и убогих отсортировывали. Таков закон природы. Хотя и странно, что Артур тоже ушел… Но, наверное, Господь порой делает исключения.

Он бросил на меня быстрый взгляд и рассмеялся, увидев, что я чуть не поперхнулась супом.

— Что ты смотришь с таким ужасом, Сигрид? С тобой-то всё в порядке! Ты станешь этакой дикой кошечкой, которую трудно приручить.

На этом разговор о смерти Оскара и закончился. После похорон мы никогда больше о нем не говорили. Стоило мне упомянуть его, как тетушка Офелия прерывала меня:

— Не будем тревожить тех, кто отдыхает в Царстве Божием.

Когда Оскар умер, во мне словно что-то лопнуло. Одиночество напоминало рану, которая никак не желала заживать. Я упорно отказывалась признавать, что мать тоже умерла. Ведь она обещала позаботиться обо мне.

Однажды вечером я отправилась к морю, ища покоя. Солнце только что скрылось за линией горизонта, и его отсвет еще висел над вересковой пустошью. Я залезла на Дьяволову скалу и встала на самом краю утеса. Ветер ласкал мне лицо, на губах ощущался привкус соли. Я громко позвала маму, но ветер унес прочь мой крик.

По пути домой меня отвлекли от размышлений звуки, раздававшиеся в лесу, — под чьими-то ногами ломались ветки. Я остановилась. Ощутила ее присутствие. Затылок сдавило, словно он превратился в кусок льда. В этот момент я поняла, что нельзя оборачиваться. То, что я увижу, напугает меня до смерти.

Всю дорогу до Виндсэтры я шла как зашоренная.

Мне стало ясно: я не готова взглянуть в глаза смерти.

В жизни каждой девочки настает день, когда она превращается в девушку. Меняются все ее движения, облик становится мягче и изящнее. Со мной это случилось в то лето, когда мне исполнилось четырнадцать.

Я бродила по острову в длинных пышных юбках и соломенных шляпах, которые ветер иногда уносил прочь, понимала, что со мной что-то случилось, но не понимала до конца, что именно. Стала забывчивой и рассеянной. Мне казалось, что весь мир окрасился в более мягкие тона.

Дядя Маркус заметил это моментально. Он был как охотничья собака, унюхавшая свежий след. Я могу вспомнить тот самый момент, когда он это заметил и почувствовал. Мы сидели за обеденным столом. Я уронила ложку и наклонилась, чтобы поднять ее. Когда же снова вынырнула из-под стола, то заметила, что дядя неотрывно смотрит на вырез моей блузки. Потом наши глаза встретились. Его взгляд был таким жадным, что я отвернулась. Но когда снова подняла глаза, он по-прежнему смотрел на меня. Напряжение стало невыносимым, так что я снова уронила ложку, но на этот раз она упала в тарелку.

Тетушка заметила, что произошло. По шее у нее пошли красные пятна, как всегда случалось, когда она нервничала. Многозначительно кашлянула, и тогда дядюшка отвел глаза. Я поняла, что что-то изменилось.

В тот же вечер, когда я уже почти заснула, он пришел ко мне в комнату. Подошел и сел на край постели.

— Сними одеяло, Сигрид, — велел он.

— Зачем?

— Сейчас я кое-что тебе скажу — хочу, чтобы ты внимательно послушала. С этого момента ты будешь делать все, что я тебе велю. Иначе я испорчу тебе всю жизнь, Сигрид. Скажу, что ты умалишенная, как твоя мамаша, так что тебя вскоре заберут в сумасшедший дом. Это я тебе обещаю.

Я сдвинула одеяло, потому что и раньше побаивалась дядю, а теперь и вовсе испугалась. Он задрал на мне рубашку и оглядел мое тело. Провел рукой по моему животу, приложил ладонь к груди. Затем запустил палец мне в трусики и ввел его в самое сокровенное место. Боль была чудовищная. Я вздрогнула. Перед глазами пронесся образ матери. Теперь я знала — то была мать, а не свинья на чердаке.

Дядя снова опустил на мне рубашку, поднялся и вышел из комнаты.

В ту ночь он больше не вернулся.

Я лежала в постели, зажмурив глаза, пытаясь отогнать образы того, что только что произошло. Слезы не приходили, горло словно сжало спазмом, и плач застрял в нем. Тут над кроватью пронеслось что-то легкое, как крылья бабочки. Прохладная рука легла мне на лоб. Я еще крепче зажмурилась, каждой клеточкой своего тела ощущая присутствие матери. Слабый аромат сирени от ее духов. По комнате пробежал холодок. Я медленно открыла глаза и увидела тень, исчезающую в темноте. Заснуть я не решилась — вдруг испугалась ночи. Медленно тянулись часы. Когда забелел день, туманный и пасмурный, я наконец смогла заснуть, а шум моря убаюкал меня, унеся все тревожные мысли.