Мариэтт Линдстин - Воскрешение секты

Несколько недель я пролежала в постели. Говорила, что мне плохо. Отказывалась вставать. Никто и словом не упоминал, что я пыталась бежать. Мимо окон пролетали тучи. Дни сменялись ночами. Луна росла и уменьшалась. Мои раны зажили, но я не могла заставить себя подняться с постели.

Однажды дядя зашел в мою комнату. Я отвернулась.

— Ты поедешь в Швейцарию, — заявил он. — Надолго.

Меня отправили в интернат, где монахини стерегли меня, словно ястребы. Они постоянно приставали ко мне с навязчивыми разговорами о божьем милосердии и заставляли меня исповедоваться. Однако я не раскрыла тайну, тяжелым бременем лежавшую у меня на душе. Я знала — дядя посылает в школу деньги, чтобы купить тем самым расположение монахинь.

О том, чтобы отправить меня домой на каникулы, и речи не шло. Каждый раз дядя находил причину отложить мой приезд. И каждый раз я испытывала большое облегчение.

В 1939 году, когда началась война, я получила звание бакалавра. В тот день, гордая, но отягощенная мыслями о неизвестности будущего, я приняла решение. Все говорили о войне, и в интернате тоже. Я решила постараться забыть то, что происходило на чердаке. В мире шла война, люди умирали, и стало ясно: жизнь уже никогда не станет такой, как прежде.

В тот день, когда я вернулась домой, над проливом плотным покрывалом лежал туман. Паром кренился на волнах; я знала, что мы уже близко, но остров все еще скрывался в тумане. Когда же он величественно выступил вперед — очертания сосен, судов в гавани, шпилей усадьбы, — я подумала, что это начало новой жизни.

Однако в Виндсэтре воздух дрожал от дурных предзнаменований. У дяди Маркуса имелся на мой счет новый план, и дело не терпело промедления. В первый же день он вызвал меня в свой кабинет.

— Мы должны подумать о том, чтобы найти тебе подходящего мужа, — заявил он, оглядывая меня с головы до ног.

Я знала, что изменилась. В интернате не было других занятий, кроме как учиться и есть, так что я сильно располнела.

Дядя взял меня за подбородок и поднял мою голову так, чтобы я посмотрела ему в глаза.

— Выглядишь прекрасно. Только немного поменьше еды.

Я удивилась, как он может думать о таком, когда в мире бушует война.

— И, кроме того, ты не девственница, — продолжал он, приподняв брови. — Но деликатный муж будет смотреть на этот факт сквозь пальцы.

Я попятилась.

— Сигрид, почему ты так серьезно все воспринимаешь? У меня есть предложение. Ты подумаешь о своей внешности, я же позабочусь обо всем остальном.

В этот момент я поняла, что все мои планы на жизнь разрушены. Я мечтала найти работу. Хотела попутешествовать и увидеть мир. В эту секунду все рухнуло.

— Пока все. Иди, отдыхай. Ты проделала долгий путь.

Я почувствовала, как краснота заливает мои лицо и шею.

— Дядя, я предпочла бы сама выбрать себе будущего супруга, если вы не возражаете.

Он рассмеялся.

— Ха-ха, и как же это будет происходить? Сигрид, у тебя нет никаких знакомств. Я представлю тебя нескольким подходящим кандидатам.

Я не знала что ответить, так что молчала. Как обычно.

Моя комната была тщательно убрана и проветрена, в ней пахло мылом. Я села на кровать, оглянулась, пытаясь понять, побывала ли тут мать. Но комната казалась совершенно пустой.

В вопросе о замужестве мне удалось получить отсрочку на несколько лет.

Дядю Маркуса вызвали в столицу по делам, связанным с войной, — эти дела пополнили наше состояние кругленькими суммами. Он оставался там очень долго, и жизнь снова стала казаться мне сносной.

Но вот однажды дядя вернулся домой, чтобы отпраздновать Рождество. В тот день выпало много снега, и нам пришлось встречать его на пристани на запряженных лошадьми санях. Когда он сошел с парома, я заметила рядом с ним мужчину — высокого, долговязого, с поднятым воротником. Из-под шляпы торчала рыжая челка, нос покраснел от мороза. Он растерянно улыбнулся мне и протянул руку в перчатке. На его бледные ресницы упали снежинки.

— Это Густаф Шернквист, мой бухгалтер, — сказал дядя. — Он поживет у нас немного.

С самого начала было решено, что Густаф женится на мне. Он следовал за мной по усадьбе словно тень и настойчиво ухаживал. В нем мне почудилась какая-то слабость и бесхарактерность. Тогда я не поняла, в чем дело, а потом было уже поздно.