Мариэтт Линдстин - Воскрешение секты

— Нет, тебе кажется. На чердак никому нельзя заходить, ты ведь знаешь. Твой отец хранит там важные бумаги, к которым никто не должен прикасаться.

— Но крик доносится с чердака!

Любопытство росло во мне, придавая мне мужества.

В ту ночь бушевала гроза. Вспышки молнии и удары грома сменяли друг друга. Я очень боялась и хотела в туалет, но тут между вспышкой молнии и ударом грома послышался крик. Ступеньки чердачной лестницы были холодными под моими босыми ногами. Держась за перила, я подтягивалась вверх, шаг за шагом, — и тихо охнула, увидев, что дверь на чердак приоткрыта. Потом до меня снова донесся крик — но на этот раз приглушенный, больше похожий на стон.

На чердаке на скамье лежало что-то белое.

«Это свинья», — подумала я. Раньше я видела, как режут свинью. Так она и выглядела — вытянутая, привязанная за ноги. «Стало быть, это свинья кричала по ночам», — решила я. И в этот момент отец обернулся и заметил меня. У него были злые, безумные глаза. В мгновение он схватил меня и понес вниз по лестнице. Мне показалось, что он потный и какой-то странный, но порадовалась, что отец держит меня на руках — он так нечасто это делал… Он резко положил меня в постель в моей комнате.

Это был единственный раз, когда отец накрыл меня одеялом и подоткнул его. Когда я попыталась что-то сказать, отец закрыл мне рот ладонью.

— Тебе приснилось, — прошептал он. — Это был просто сон.

Когда он пошел к двери, я заметила, что он голый. Потом услышала, как ключ повернулся в замке.

— На чердаке кричит свинья, — сказала я Оскару за ужином.

Только это — и тут же отец накинулся на меня. Все произошло очень быстро. Я не успела ни еду проглотить, ни о чем-то подумать. Пощечина оказалась очень сильной — я отлетела назад, перевернулась вместе со стулом и с грохотом приземлилась на пол.

Я расплакалась, и Оскар начал всхлипывать, но никто ничего не сделал.

— Встань из-за стола, — раздался голос отца. — Мне надоели твои выдумки и враки. Немедленно отправляйся в свою комнату.

Я ожидала, что мать подойдет и поднимет меня, но ничего не произошло.

Я взялась за край стола и поднялась; заметила, что на подбородке и на груди у меня еда, и снова заплакала. Плач сменился тихим воем.

Мать сидела и смотрела в тарелку; ее рука, державшая вилку, дрожала. Но она так ничего и не произнесла.

Оскар молчал. Отец весь трясся от злости. Я медленно вышла из столовой, волоча ноги — но не специально.

Больше я никогда не упоминала о свинье. Когда она кричала по ночам, я затыкала уши, а если это не помогало, начинала петь в темноте. Теперь дверь в мою комнату всегда запирали по вечерам. Отец сказал, что я брожу во сне, что это опасно. Мать согласилась с ним.

Я видела синяки у нее на руках. Красные следы на шее. Как она иногда шла, едва переставляя ноги. Казалось, раньше все это оставалось невидимым.

Но я ничего не говорила.

«Мать больна, — думала я. — Поэтому она так выглядит».

Начав бить меня, отец продолжил это дело. Достаточно было выражения лица, одного неловкого жеста, и он накидывался на меня и Оскара. Но мне доставалось больше. Оставалось только не попадаться ему на глаза. Потом стало хуже.

Иногда Эмма водила нас гулять по острову. В лесу было небольшое озерцо, куда мы ходили. Когда погода была хорошая, она разрешала нам поиграть у воды.

Мне было лет пять или шесть, когда все это произошло. К нам приехали дядя Маркус и тетя Офелия. Мне не нравился дядя Маркус — у него были жесткие руки, которые поднимали меня и вертели в воздухе так, что у меня кружилась голова. Тетушка Офелия была слабая и болезненная.

В тот день я сидела на качелях. И тут заметила их. Мать, отец и дядя Маркус выходили в ворота. Я прокралась вслед за ними. Сперва сбилась с пути, потому что отвлеклась на белку, сидевшую на дереве, но потом услышала голоса, доносившиеся от озера. Взглянула, раздвинув ветки, и увидела их.

Мать лежала в воде голая, так что ее тело мерцало в черной воде, как перламутр. Отец стоял позади нее, держа ее за руки. Дядя Маркус стоял между ее раздвинутых ног. Мать жалобно кричала. Отец опустил ее голову под воду.

Я забыла, что мне нельзя там находиться. Испугалась, что мать утонет, и закричала; потеряла основу под ногами и скатилась по склону к воде. Потом вскочила и попыталась убежать, но дядя Маркус схватил меня. Он был голый и мокрый, так что вода потекла струйками на мою одежду. Он сел на камень, положил меня себе на колени, снял с меня штанишки и стал больно шлепать.