Анатолий Эльснер - Железный доктор

Я стоял посреди комнаты, и мне казалось, что предо мной и за мной, колеблясь в лунном сиянии, выплывали мрачные видения… Они увеличивались, и руки их бесконечно удлинялись, растягиваясь по комнате. Нелепее этого ничего не могло быть, конечно, и я прекрасно сознавал это; но одновременно с чувством страха я испытывал ужас другого рода: ужас сознания в себе убийцы. Никогда ранее сознание это не охватывало мой ум с такой силой. Это было пламя, внезапно озарившее пропасть моей души, на дне которой копошилась моя бледная совесть, терзая меня, и я понял, что мне жить незачем, что во мне поселился холод гробов и что самое лучшее для меня – умереть. Жертвы моих преступлений выходили теперь, точно из какой-то бездны, и вдруг мне представилось дно реки и там крошечный трупик. «Это твой сын, а это вот я», – шептала Джели, колеблясь в лунных лучах, и в мыслях отдавалось: твой сын, и это несомненно, на дне реки, маленький Кандинский. Ужас увеличивался, бездна во мне самом росла, и в лунных лучах фигуры портретов казались болезненно-странными и почему-то кровавыми, и вдруг Джели проносилась по зале в бешеной пляске. Мне хотелось бежать, но я понимал, что самое страшное для меня существо – это я сам, а от себя далеко не убежишь. «Кандинский, ты существо сильное», – рельефно пробежало в моем уме, но как будто это сказал кто-то другой за меня, с язвительной насмешливостью, и продолжал: «Да, ты очень силен; вооружись холодом твоих мыслей и рассей призраки воображения». И я стал защищать себя от нападений этого другого «я», двойника своего, который сидел во мне: конечно, я человек идеи и несокрушим в своем праве разрушать жизни; кто может доказать противное – желал бы послушать.

Я стал бороться и защищать себя против незримого противника – моего второго «я», слившегося с моей совестью, – и прежняя гордость все более подымалась во мне. Мой ужас стал рассеиваться.

Вдруг дверь, против которой я стоял, раскрылась, точно сорванная с петель. В зал вбежала Тамара со свечой в руке, в ночной рубахе, босая. Болезненно расширенные глаза ее с ужасом смотрели в пространство, точно пред ней находилось привидение; бледные губы раскрылись в испуге; лицо, обрамленное ниспадавшими до колен волосами, было бело, как мрамор.

С лихорадочной дрожью она прошла большими шагами вдоль залы и, когда я шагнул к ней навстречу, остановилась передо мной как вкопанная:

– Она опять была там…

– Кто?

– Она, она, мертвая, стояла у моих ног и выжимала из своих волос воду, и я слышала, как падали тяжелые капли воды на пол, и мне казалось, что вся комната наполняется водой… О, как это ужасно!..

– Галлюцинации!

– Как это ужасно! «Maman, согласитесь, я довольно часто вас навещаю, хотя визиты моей страждущей тени для вас, может быть, и не особенно желательны, – сказала она с кроткой улыбкой, ангельски-кроткой, той улыбкой, которая для меня была смертельно ненавистна. – Зачем вы терзаете моего старичка-отца, maman? Выпустите его на волю, или я вас буду щекотать по ночам, пока вы его не освободите». Она протянула ко мне свои длинные, холодные пальцы, и я вскочила в смертельном страхе, почувствовав боль и желание хохотать. О, как это ужасно!..

– Да галлюцинации же…

– Я с ума сойду!.. – вскричала она пронзительно, охватывая свой лоб дрожащими руками.

– Надеюсь, однако, что все-таки это только сон…

– Она стояла предо мной, как ты, – какой сон!.. Говорю тебе – она щекотала меня… Глаза ее были раскрыты, но странно – они были белы, как молоко, и лицо – прозрачно-бело, как снег… Я с ума сойду!..

– Надо успокоиться, прежде всего…

– От одного ужаса сойду с ума. Жить невозможно, когда по ночам ко мне приходят тени из гробов. Как я буду жить с ними – подумай! Надо умереть. Какую бездну ты вырыл для меня, проклятый доктор, назвав ее свободой… Это – ад, и я прикована к огненному кругу цепями, которые ты сковал…

– А я полагал до сих пор, что расковал твои собственные.

– Будь проклят ты!.. – вскричала она, внезапно охваченная взрывом гнева. – Будь проклят первый час нашей встречи и те лживые речи, которые ты говорил мне. Я хотела бы видеть твои предсмертные минуты и тогда спросить, можно ли убивать ближних? Что ты тогда скажешь? Ты будешь мучительно умирать, потому что тебя окружат толпы демонов и будут гнать тебя в ад…

– Что с тобой, Тамара?..

– Кандинский, ничего…

– Прощай!..

И я пошел к двери, охваченный желанием уехать сейчас же. Меня томила мучительная, глубокая грусть, так как я не мог перенести ненависти ко мне Тамары; боль одиночества, явившаяся вследствие сознания исключительности моего положения в сем мире, сжимала мое сердце. И я подошел уже к двери, но Тамара, опередив меня, вытянулась пред дверью во весь рост и сказала: