Анатолий Эльснер - Железный доктор

Она приподняла руку и нервно забарабанила согнутыми пальцами по столу.

Молчание продолжалось.

– В твоих жилах, кажется, совсем нет крови, Кандинский.

Я видел, что моя наружная холодность ее совершенно выводила из себя, но теперь было уже поздно: чего бы это мне ни стоило, но надо было наказать ее, и, отойдя к двери, я проговорил:

– Я охотно бы уехал из твоего дома, Тамара, сейчас же, но теперь глубокая ночь… В конце концов, я хочу рассеять одно твое маленькое заблуждение. Ты вообразила, что я считаю для себя очень заманчивым превратиться в твоего законного супруга и разделить с тобой наследство нисколько не сумасшедшего старика, как бы в вознаграждение за наши преступления. Я могу убивать силой присущих мне понятий, без сожаления и раскаяния, как это делает природа, но не могу ожидать за это платы. В этой жизни во мне осталась только одна живая страсть – любовь к тебе, но говорить об этом теперь можно счесть излишним.

Она порывисто подошла ко мне:

– Кандинский горд, я это знаю и вовсе не желаю ссориться с тобой. Я знаю, что, кроме тебя, у меня никого нет и за моей спиной два призрака… Как я останусь здесь, в этом страшном пустом доме?.. Я не пущу тебя… Мы связаны тенями мертвых…

Лицо ее стало грустным.

– Да, признаюсь, этот дом, похожий на склеп, очень удобное место для их ночных прогулок, – сказал я с рассчитанным коварством.

Она вздрогнула и со страхом стала смотреть в полумрак комнаты.

«Как удобно играть на струнах моей арфы-дамы», – подумал я.

– Что ты там видишь?

– Ничего…

– Однако твои глаза испуганно расширены.

– Как страшно там… смотри…

– Стена и ничего больше.

– Ты закаленный человек, Кандинский, но я не так сильна: ты знаешь, мне часто кажется, что за мной неслышно ступают бледные тени…

– Самые безобидные существа. Целый эскадрон мертвецов не мог бы помешать мне спать.

Она посмотрела на меня с ужасом:

– Какой цинизм… Твои слова приводят меня в трепет… Ты страшный человек и опасный… Какое-то холодное привидение доктора с чашей яда в руке вместо микстуры… Ты не понимаешь, почему я так боюсь твоей власти надо мной… Эта власть – самая ужасная и позорная власть убийцы… Я гнушаюсь тобой, хотя нечто таинственное влечет меня к тебе.

– Прощай, Тамара, ты достаточно высказалась.

Во мне поднялась злоба, и с целью вызвать ужас в ней я сказал:

– Твоя падчерица была самым тихим, беззаветным существом, ее брат – тоже… Теперь, когда они еще более притихли, ты не хочешь побыть с ними в компании, в этой комнате… Две милые, невинные тени… – Ее расширившиеся глаза со страхом перебегали по комнате, а я тихо говорил: – Старушки уверяют, что души убитых блуждают в домах, в которых жили, по несколько лет… Вот посмотри там, не это ли брат с сестрицей стоят и плачут…

Я указал на дальнюю стену, на которой перебегали фантастические узоры лунных лучей. Тамара содрогнулась и стала смотреть на пустую стену с выражением непреодолимого ужаса.

Я быстро вышел и захлопнул за собой дверь, но за мной раздался громкий, истерически смеющийся голос:

– Мертвецы не встают… это твои злые шутки, Кандинский… Ты знаешь сам: они не встают.

Ночь казалась мне бесконечно долгой. Сон бежал от меня. Мучительно долгие часы я блуждал по огромному дому, ступая по полу в тонких шелковых туфлях беззвучно, как призрак. Лунные лучи, пробиваясь сквозь окна большой залы, озаряли старые портреты, и усопшие властелины Кавказа, казалось, выходили из рам и, колеблясь в воздухе, как привидения, смотрели на меня из-под насупленных бровей грозными глазами. Меня охватывало странное настроение, род страха, но, посмеиваясь над самим собой, я силился рассеять его, шутливо обращаясь к портретам, как к живым лицам, и рассуждая приблизительно так: «Сознаюсь, вы смотрите на меня совсем как живые и выходите из рам – странное явление. Но, господа, не думайте меня запугать, как мою Тамару… Я доктор Кандинский – это имя должно на вас подействовать внушительно. Однако обман зрения продолжается. Вы хотите, может быть, сказать, что я убийца и потому подлежу вашей власти… Положим, я убивал, сознаюсь, но это не резон, чтобы вам выходить из гробов… Я не признаю ни зла, ни добра – знаете ли вы это? Положим, я поступил не особенно добродетельно с одним из ваших отпрысков… Как, однако, вы сверкаете глазами… Я почти боюсь вас, но если меня охватит ужас, то мне будет стыдно… Господа, я – Кандинский, лицо, как видите, во всяком случае действительно существующее, вы же – призраки, игра ума – не более… Прочь!.. Я не боюсь вас!..»