Дот Хатчисон - Дети лета

– Я выясню, сняла ли она номер в отеле. Если еще нет, то помогу ей устроиться.

– Только не в Манассасе, пожалуйста.

– Не в Манассасе, обещаю.

Я склонила голову ему на грудь, ощутив неровности операционного шрама даже через рубашку и майку. Та пуля изменила его жизнь, но изменила и наши жизни тоже. Какие-то ничтожные граммы оказались настолько весомы.

Отстранившись, Вик пригладил выбившиеся из моего «конского хвоста» пряди волос, которые вечно вылезали из зажимов, его ладонь мягко коснулась моей головы, и на лбу запечатлелся отеческий поцелуй.

– Езжай, поговори с той девочкой, – пробормотал он. – Я уговорю твою мать подождать, когда ты будешь готова.

За двадцать семь лет я не сумела подготовиться к такому разговору. Я пыталась несколько раз, в раннем детстве, но она неизменно останавливала меня. А теперь…

Я кивнула, сморгнув слезы, вызванные – могу поклясться своим смертным днем – просто истощением и стрессами нашего летнего дела, и открыла дверной замок в двери его кабинета. Касс и Уоттс поджидали меня около лифта. Они обе безучастно взглянули на Вика, который, не давая никаких объяснений, одарил их мягкой улыбкой.

Едва войдя в вестибюль, я мгновенно увидела ее. Она сидела, напряженно выпрямившись на стуле около стола дежурного, с намотанными на руку четками, крестик которых покоился у основания ее большого пальца. Именно в такой позе мать и помнилась мне с детства; почему-то я никогда не думала о том, что она уже стара. Естественно, стара, ведь ей почти семьдесят лет. Но, несмотря на значительные перемены, натура ее осталась неизменной, и мое сердце мучительно сжалось.

Вик переместился в мою сторону, заслонив меня от матери, и когда мы подошли к ней ближе, подтолкнул меня вместе с Касс и Уоттс в сторону проходной. Когда мы трое уже выходили из здания, я услышала, как он обратился к ней:

– Миссис Рамирес, меня зовут Виктор Хановериан. Я начальник того подразделения, где работает ваша дочь.

Касс стрельнула в меня встревоженным взглядом.

– Это не обсуждается, – прошептала я. – Когда мы доедем до Манассаса, я буду полностью сосредоточена на проблемах Авы.

– Нормально, Рамирес, у всех у нас бывают свои резоны, – спокойно кивнув, бросила Уоттс. – Просто сообщи мне, если тебе понадобится отвалить.

Не уверена, смогу ли я вообще сказать такое.

Жила-была некогда девочка, которая боялась своего отца.

Это было совершенно естественно; ведь он так долго причинял ей дикую боль. Но даже сейчас, спустя множество лет, та боль оставалась ее глубочайшей раной, ее самым жутким, подсознательным ночным кошмаром.

Она не видела его со времени судебного процесса, с тех его кратких моментов, когда требовалось ее присутствие. Девочка дрожала, сидя на скамье за прокурором, рядом со своим адвокатом, или стояла на свидетельской трибуне, взволнованно наблюдая за своим папой. Тот выглядел ужасно сердитым. Она всегда знала, что надо бояться, когда он так сердит. Когда адвокат в последний раз выводила ее из зала суда, она оглянулась через плечо и увидела, что ее папа в одном из своих лучших рабочих костюмов стоит за столом и провожает ее таким гневным взглядом, словно именно она виновата во всех грехах.

Он ненавидит ее, подумала она, но в этом она не виновата. Она вообще ни в чем не виновата.

Обычно так она и считала.

Ее папу посадили в тюрьму, где ему самое место, и какие бы неизгладимые шрамы он ни оставил на ней, новых ран он уже никогда ей не нанесет. Она была в безопасности. Она исцелилась. Жизнь ее стала нормальной. Она очень долго шла к этой нормальной жизни, но ангел пообещала, что у нее все будет в порядке, и в конце концов так оно и получилось. Теперь у нее все в порядке.

Потом она получила письмо от отца.

Она не узнала его почерк на конверте, но, увидев написание обеих ее имен, испытала укол страха… Уже много лет она не испытывала такого внезапного мучительного страха. Потом она увидела имя в верхнем левом углу, дополненное тюремным номером и названием учреждения.

Ей понадобилось четыре дня, чтобы осмелиться вскрыть этот конверт.

И еще три, чтобы прочитать письмо.

Оно начиналось словами: «Мой Прекрасный Ангел».

Ему захотелось извиниться лично. Хотелось очень многое сказать ей. Согласится ли она увидеться с ним?

Она не хотела.

Она совершенно не хотела, и тем не менее… и тем не менее…

Она также не думала, что кто-то удивится, когда в конце концов явилась на свидание. Он всегда обладал слишком большой властью над ней.