Татьяна Коган - Кондитер

– Пошли, пройдемся, – он не ждет моего согласия, открывает дверцу и выбирается наружу.

Я готов психануть, но тоже выпрыгиваю из салона. Мой мучитель поворачивает в сторону сквера, и я как жалкая псина плетусь следом. На улице не холодно, но довольно сыро. Под ногами чавкает слякоть, голые ветви деревьев навевают тоску, вокруг никого – мало охотников гулять по такой погоде.

Мы выходим на уложенную плиткой аллею, и я воображаю, какое странное зрелище наша парочка представляет со стороны. Зрелый мужчина с бесстрастным лицом и размашистым шагом, и нетерпеливый пацанчик с дерганной походкой.

Наконец он заговаривает:

– Расскажи, что именно тебе нравится?

– В смысле? – я радуясь, как ребенок, его вопросу. – Вообще в жизни? Или по нашей теме?

Он еле заметно кривится, но кивает:

– По теме.

Я сую руки в карманы куртки – пальцы начинают мерзнуть:

– Смерть. Мне нравится смерть.

– Если бы тебе нравилась смерть, ты бы пошел в ритуальные услуги работать, там этого добра навалом. Выражайся точнее.

– Ок. Мне нравится лишать человека жизни.

– Почему? Что в этом такого особенного? – он поднимает воротник двубортного пальто, закрываясь от промозглого ветра.

– А ты сам не в курсе?

– Я могу перестать задавать вопросы.

– Извини, – поспешно откликаюсь я. – Особенное то, какие эмоции это дарит. Знаю, что некоторые таким образом самоутверждаются, но это не мой случай. Во время убийства я не чувствую себя крутым или всесильным, – я в обычной жизни достаточно крут, чтобы не нуждаться в этом. Меня завораживает процесс насильственного умирания… Человек в этот момент такой искренний, будто сдираешь всю шелуху и видишь живую сердцевину, бьющееся сердце, всю его суть… Это как если бы ты поймал – на долю секунды – нечто очень эфемерное, саму суть мирозданья, и созерцаешь, как оно быстро угасает, исчезает бесследно… Черт, – я осекаюсь. – Никогда не озвучивал то, что испытывал во время убийства, и сейчас пытаюсь выразить словами, и получается высокопарная хрень.

– Все нормально. Продолжай.

За деревьями, на дороге, стоят на светофоре машины, разбавляя белыми и красными огнями фар мутную февральскую серость. Заурядный городской вечер, шелест шин по мостовой, силуэты понурых прохожих, горящие окна домов, провал неба над головой… На фоне этой обыденности наш разговор кажется порталом в параллельную вселенную.

– Когда лишаешь жизни человека, рождается такая недосягаемая иными способами интимность, от которой мозг просто взрывается. Взять самый мощный оргазм, помножить его на бесконечность и переместить в центр мозга – вот что примерно я испытываю. А вся подготовка – боль и страдания жертвы – любовная прелюдия, предварительные ласки для достижения нужного градуса, – я перевожу сбившееся дыхание.

– Природа создала идеальное творение. Собирало его любовно, по крупицам, миллионы и миллионы лет эволюции. А я беру и уничтожаю его.

Меня бросает в жар, я расстегиваю молнию куртки, втягивая всей грудью промозглый воздух. Здорово я завелся. От беседы с мужиком, ха-ха.

А-11 направляется к одинокой скамье, вытирает ладонью влажную древесину и садится. Я сажусь рядом.

– То, что ты описал, – его лицо направлен на меня, но глядит он куда-то сквозь. – Ты полагаешь, что все убийцы испытывают нечто подобное?

Я пожимаю плечами:

– Не знаю. Наверное. Если говорить о настоящих маньяках.

– Почему ты решил, что я тоже серийный убийца?

От нелепости его вопроса я теряюсь. А-11 не собирается приходить на выручку и молчит, ожидая ответа. За очками его глаза теряются, я не не могу поймать его взгляд.

Наконец мой ступор проходит.

– Гм. Ты убил по крайне мере десять женщин. Достаточно для вывода о том, кто ты такой?

– Я бы не назвал это убийствами.

Моя бровь скептически приподнимается. Этот А-11 еще более мутный, чем я предполагал.

– А как бы ты это назвал?

– Течение жизни. Люди встречаются, любят друг друга и расстаются, когда чувства угасают.

– Серьезно?

– Похоже, что я шучу?

Я пялюсь на него в изумлении. То ли он разыгрывает меня, то ли правда не от мира сего.

– Погоди, – я трясу головой в попытке сосредоточиться. – В своих рассказах ты называл их невестами, и когда они тебе надоедали, писал, что пора расставаться и прочие фигуры речи. Ты хочешь сказать, что это была не метафора? Ты действительно считаешь, что между мной и тобой существует разница?

А-11 молчит, и я чуть ли не вскрикиваю: