Джон Вердон - Не буди дьявола

– Унабомбер говорил, что хочет очистить мир от пагубного влияния новых технологий. Добрый Пастырь говорил, что хочет очистить мир от пагубных последствий алчности. Но, несмотря на всю логичность их манифестов, оба они выбрали контрпродуктивные средства для достижения своих целей. Убийством никогда не добьешься того, чего они хотели, – якобы хотели. Их поведение можно объяснить только одним.

Гурни почти что видел, как напряженно Ким думает.

– То есть средство и есть цель?

– Именно. Мы часто путаем средства и цель. Действия Унабомбера или Доброго Пастыря вполне понятны, если только предположить, что само убийство и было их целью, давало им эмоциональную отдачу. А так называемые манифесты – не более чем прикрытие.

Она поморгала, видимо, пытаясь сообразить, как это может помочь ей в работе.

– Но насколь это важно… для жертвы?

– Для жертвы это абсолютно неважно. Для жертвы мотив не имеет значения. Тем более, если убитый и убийца не были знакомы. Когда в тебя стреляют ночью из проезжающей машины, то пуля в голову – это пуля в голову, каков бы ни был мотив.

– А для семьи?..

– Для семьи… Ну…

Гурни прикрыл глаза, перебирая в памяти нерадостные разговоры. Сколько их было за эти годы. За десятки лет. Родители. Жены. Любимые. Дети. Застывшие лица. Невозможность поверить в то, что произошло. Судорожные расспросы. Крики. Стоны. Вой. Ярость. Проклятия. Угрозы. Кулаком в стену. Испитые глаза. Пустые глаза. Старики, плачущие как дети. Один мужчина покачнулся, как от удара. И хуже всего те, кто никак не реагировал. Замершие лица, неживые глаза. Непонимание, безмолвие, бесчувствие. Отвернуться, закурить.

– Ну… – повторил Гурни, – я всегда считал, что лучше знать правду. Думаю, если бы родственники жертвы чуть лучше понимали, почему с их любимым это произошло, им было бы полегче. Заметь, я не сказал, что знаю, почему Унабомбер или Добрый Пастырь делали то, что делали. Возможно, они и сами этого не знали. Мне ясно лишь, что истинная причина не та, которую они называли.

Ким пристально смотрела на него и уже собиралась задать следующий вопрос, когда сверху донесся глухой стук. Она напряглась, прислушалась.

– Что это, как вы думаете? – спросила она наконец, указывая на потолок.

– Не представляю. Может, горячая труба?

– Она способна издавать такие звуки?

Гурни пожал плечами.

– А по-твоему, что это? – Ким не ответила. – Кто живет наверху?

– Никто. По крайней мере, не должен никто жить. Прежних жильцов выселили, они вселились заново – какие-то барыги, – нагрянули копы и всех арестовали. Может, уже и выпустили, черт их знает. Городишко отстойный.

– То есть квартира наверху пустует?

– Да. Предположительно. – Она окинула взглядом журнальный столик, увидела начатую пиццу. – Боже, какая гадость. Может, ее разогреть?

– Я не буду. – Гурни хотел было сказать, что ему пора, но вдруг понял, что приехал совсем недавно. Это тоже был симптом последнего полугодия: чем дальше, тем сильнее ему хотелось сократить время общения с людьми.

Сжимая в руке бирюзовую папку, он заметил:

– Я не уверен, что смогу просмотреть все сейчас. Материал довольно объемный.

По лицу Ким облачком по ясному небу скользнуло легкое разочарование.

– Может, вечером? То есть вы можете взять папку с собой и посмотреть, как будет время.

Странное дело, ее ответ как-то зацепил Гурни, прямо-таки тронул. То же чувство он испытал чуть раньше, когда она рассказывала, как решила исследовать дело Доброго Пастыря. Теперь он понял, что это за чувство.

Его тронула всеобъемлющая увлеченность Ким, ее энергия, ее энтузиазм – цветущая, неколебимая молодость. И ведь она работает над проектом совсем одна. Одна, в этом подозрительном доме, без соседей, преследуемая злобным шизиком. Похоже, подумал Гурни, это сочетание решительности и уязвимости пробудило в нем давно забытые отцовские чувства.

– Да, я возьму папку и прочитаю вечером, – сказал он.

– Спасибо.

Вновь послышался пульсирующий рокот вертолета, стал громче, затих вдалеке. Ким нервно откашлялась, обхватила руками колени и заговорила с видимым усилием:

– Я хотела попросить вас еще об одной вещи. Не знаю, почему мне так трудно об этом говорить. – Она встряхнула головой, словно досадуя на свое смущение.

– О чем же?

Она сглотнула.

– А можно вас нанять? Возможно, всего лишь на один день.

– Нанять? Для чего это?

– Я понимаю, это все глупости. Мне неловко вас беспокоить. Но для меня это правда важно.