Джон Уиндэм - Будь мудрым, человек!

Казалось, не было ничего, была только я.

Я повисла в пространстве, где не было границ, остановилось время, царили полусвет и полумрак. Я существовала, но не имела формы, сознавала себя, но ничего не чувствовала, имела разум, но лишилась памяти. Может, эта пустота и есть моя душа, думала я и вдруг поняла, что этот вопрос неотступно преследует меня давно, целую вечность…

А потом безвременье и неподвижность кончились. Ничто, казалось, не говорило об этом, но я знала и — обрадовалась. Появилась цель, и я двигалась к ней. Мне хотелось стать стрелкой компаса и, неистово вращаясь, вспороть эту пустоту и лететь, лететь вниз…

Но ничего не произошло, падения не последовало, ибо какие-то другие силы вступили в действие — я двигалась, сначала в одну сторону, потом в другую. Не знаю, как я об этом догадалась, — ведь не было ни единого ориентира, ни одной неподвижной точки, чтобы убедиться в этом. Но меня тянули то назад, то вперед, словно две противоборствующие силы попеременно уступали меня друг другу.

В этом переменчивом движении я все больше осознавала себя и уже гадала, что за силы борются за меня: добро или зло? А может, жизнь и смерть?

Ощущение движения становилось все определенней — теперь меня рывками толкали из стороны в сторону. Но вот борьба прекратилась, и я наконец стремительно понеслась куда-то, как блуждающий метеорит, осколок вселенной…

— Вот и хорошо, — услышала я голос. — Однако она приходит в себя довольно медленно. Сделайте пометку в ее истории. В который раз она поступает к нам? Всего в четвертый? Обязательно пометьте это в ее карте. Ну вот, все в порядке, она проснулась…

Это был женский голос со странным акцентом. Я почувствовала, что лежу на чем-то твердом и мое тело то и дело вздрагивает от легких толчков. Открыв глаза, я увидела движущийся потолок и испуганно зажмурила глаза. Другой голос тоже с таким же странным акцентом произнес совсем рядом:

— Выпейте это, дорогая.

Чья-то рука приподняла мою голову, и край стакана коснулся моих губ. Сделав глоток, я, не размыкая век, снова опустила голову на свое ложе. А потом, должно быть, я уснула, потому что, очнувшись, почувствовала себя намного лучше. Я с любопытством разглядывала потолок над головой, гадая, где я и что со мной. Не помню, чтобы я видела прежде этот розовато-кремовый потолок. А потом, словно удар, безжалостный и внезапный, оглушила мысль, что не только потолок, но и все, все здесь было чужое и незнакомое. Где я? Но вместо памяти зияла дыра, провал. Я не знала, кто я и где я, как очутилась здесь!.. В панике я попыталась приподняться, но чья-то рука мягко, но решительно остановила меня. Снова к моим губам поднесли стакан.

— Все хорошо. Выпейте, — успокоил меня уже знакомый голос.

Мне хотелось спросить, где я и что со мной, но страшная усталость сковала меня. Приступ страха сменился апатией. Почти безразличной была мелькнувшая мысль: это, должно быть, несчастный случай, такое бывает после сильного потрясения, удара… Но мне было все равно, ведь обо мне кто-то заботился. Ужасно хотелось спать, вопросы будут потом…

Я опять уснула и спала, должно быть, час, а может, всего лишь несколько минут. Знаю только, что, открыв глаза, я уже не испытывала прежнего страха. Теперь мною владело скорее любопытство. Какое-то время я лежала неподвижно, а когда совсем успокоилась, даже стала убеждать себя, что если это несчастный случай, то мне повезло, ибо я не испытывала боли и страданий.

Вскоре я настолько овладела собой, что решила удовлетворить свое любопытство и выяснить все же, где я нахожусь.

Я повернула голову и в нескольких шагах от себя увидела нечто похожее на больничную каталку, на которой перевозят больных, а на ней женщину. Она спала полуоткрыв рот. Над ней возвышалось подобие шатра из простыней и одеял. Я не поверила своим глазам — тело женщины напоминало гору, эта гора мерно дышала, простыни шевелились… А за нею были еще две такие же кровати-каталки, и на них тоже лежали такие же огромные женщины!..

Я снова быстро перевела взгляд на мою ближайшую соседку. Как была я удивлена, увидев совсем юное, почти детское лицо. Ей было не более двадцати двух или двадцати трех лет. Ее округлое пухлое личико отнюдь не производило отталкивающего впечатления, а свежий румянец и золотистые, коротко остриженные кудряшки делали ее даже привлекательной, несмотря на огромное, ожиревшее тело. Я от души пожалела бедняжку, решив, что у нее тяжелое нарушение деятельности желез внутренней секреции, от этого люди иногда чудовищно толстеют.