Саймон Бекетт - Множественные ушибы [litres]

На лесах башмак дал мне ощущение устойчивости и уверенности. Взявшись за кувалду, я изо всех сил старался не обращать внимания на отдающуюся с каждым ударом головную боль, надеясь, что вместе с потом удастся выгнать похмелье. Волдыри на ладонях саднило, но я не мог заставить себя надеть найденные в карманах комбинезона грязные перчатки.

Постепенно скованность мышц исчезала. Я закончил один участок и взялся за стену с незакрытым ставнями окном спальни. Несколько камней под водосточным желобом расшатались, и не оставалось ничего иного, как вытащить их. Прежде чем я сообразил, что наделал, в кладке образовалась дыра, достаточно большая, чтобы в нее пролезть. Обнажился внутренний ряд камней. Я немного оробел от того, какой урон нанес дому. Со страхом сознавал, что сам не очень понимаю, что надо делать.

Но было все же нечто доставляющее удовлетворение в концентрированном напоре долота и кувалды. Я колотил, куски раствора летели мне в лицо, как шрапнель. Я даже не почувствовал сильной боли, когда снова угодил себе по руке. От повторяющихся ударов плоть и кости онемели, потеряли чувствительность. И лишь во время достаточно долгой паузы начинали оживать.

Вскоре я потерялся в ритме кувалды. Весь мир сузился до участка стены над окном спальни, поэтому не сразу осознал, как в поле зрения по комнате что-то промелькнуло. Я посмотрел вверх и по другую сторону пыльного стекла увидел человеческое лицо.

– Боже!

Долото выпало из рук и, отскочив от доски, проскользнуло между стеной и настилом и звякнуло о камни. Греттен открыла окно и рассмеялась.

– Я вас напугала?

– Нет, – ответил я, чувствуя, как бешено колотится сердце.

– Я принесла вам кофе. – Она подала мне большую чашку. – Подумала, вам не нужно будет спускаться вниз.

– Спасибо.

А спускаться все равно придется – за долотом, но я решил не заострять на этом ее внимания. Я не видел Греттен со вчерашнего вечера, когда она сожгла фотографию. Но теперь это событие ее, похоже, не волновало. Она оперлась о подоконник и смотрела, как я садился на край настила.

– Матильда сказала, вы будете давать мне уроки английского. – В ее голосе прозвучала насмешка.

– Если хотите.

– Это была ее идея. Можете учить меня во второй половине дня. Папа в это время спит, а Матильда присматривает за Мишелем. Нас никто не потревожит.

Усмехнувшись, Греттен ждала моей реакции. А я пил кофе, изображая безразличие. Напиток был черным, крепким и таким горячим, что грозил обжечь язык.

– На ваше усмотрение.

– Что это у вас на ноге? – Греттен заметила мою самодельную галошу.

– Матильда сделала.

– Матильда? – Улыбка исчезла с ее лица. – Идиотский вид!

Я пропустил ее слова мимо ушей. Из открытого окна тянуло затхлостью, хотя, признаться, совсем отвратительным я этот запах не назвал бы. Теперь, без пелены грязного стекла, стали виднее отслаивающиеся обои и потрескавшаяся штукатурка спальни. Железная кровать со сбившимся комками матрасом и валиком под подушку, казалось, вот-вот развалится и рухнет на некрашеные доски пола.

– Чья была эта комната?

– Мамы.

Я отметил, что она не сказала: «Мамы и папы». И, показав на снимок на туалетном столике, спросил:

– Это она с вашим отцом?

Греттен кивнула.

– Их свадебное фото.

– Сколько лет вам было, когда она умерла?

– Мало. Я ее совсем не помню. В детстве после смерти мамы я играла в ее инвалидном кресле, но однажды упала и ушиблась, и папа сломал его.

«И пони у тебя тоже не было», – подумал я, но язык придержал – привык при ней помалкивать. Греттен притихла, а я готов был поклясться, что знаю, какими будут ее следующие слова.

– Залезайте ко мне.

– Нет, спасибо.

Она отодвинулась, чтобы дать мне возможность перебраться через подоконник.

– Не бойтесь, в эту комнату теперь никто не заходит.

Кофе был еще слишком горячим, но я все-таки сделал глоток.

– Лучше останусь здесь.

– Что-то не так?

– Все нормально.

– Тогда почему не лезете ко мне? Не хотите?

– Работаю.

– Вы не работаете, а пьете кофе.

Ее улыбка показалась мне задиристо-дразнящей и самоуверенной. Было в Греттен нечто напоминающее кошку – лукавую, мурлыкающую, требующую ласки и в то же время готовую, если изменится настроение, пустить в ход свои острые когти. Мне всегда было не по себе рядом с кошками.

– И все-таки я работаю.

Греттен, поджав ногу, села на кровать.

– Вы голубой?

– Нет.

– Уверены? По-моему, если кто-то отказывает симпатичной девушке, то он голубой.