Андрей Мерзляков - Пацан

Но в тот вечер, он откупорил бутылку пойла еще и дома, хотя возник на пороге уже еле стоящим на ногах.

— Пап…

— Не теряй меня, я дома, — промямлил отец.

Он оттолкнул меня в сторону, отчего я свалился и засаднил руку об деревянный пол. Чуть позднее в эту же руку вцепиться зубами пёс.

— Тебя целый день не было, — заскулил я, как сейчас помню.

— По херу, — пропел отец, стягивая штаны, сперва откинув грязные потрескавшиеся ботинки в сторону. Он развалился на диване и в руке у него уже возникла бутылка, которую я до этого не видел вовсе.

— Я волновался, — поднялся я, держась за руку с глубокой царапиной.

— Мой отец тоже, когда умирал. Хотя, — отец вскинул бутылку и сделал несколько смачных глотков, закрыв глаза, — ему было плевать на меня. Поэтому я ему и не помог. Он кричал постоянно «дай таблетки»…

Отец поставил бутылку пойла на пол. Сейчас он сидел уже совершенно голый, будто абориген, выбравшийся из пещеры, в которой провёл всю жизнь. Одежда отца лежали на дощатом полу. Этакая куча дерьма. Грязные, вонючие вещи.

Тогда я решил для себя одно — таким ничтожеством я не стану никогда. Бессмысленное, бренное тело, проживающие свои дни, и на автомате приползающее домой, между запоями.

Да, раньше он пил много. Бывали моменты, когда с него сходило это хмельное проклятие и он становился на время трезв, как стеклышко. Ко мне он от этого лучше не относился. Так что, по сути, мне было без разницы, пьян он или нет.

Отец кричал «Пацан сделай это! Пацан сделай то!»

У меня видимо у одного было такое ужасное детство, что с ранних лет мне хотелось залезть в петлю. Со временем это желание пропало, но привкус былых лет остался и сейчас.

Хорошо, что я умом не тронулся.

— Какие таблетки? — спросил двенадцатилетний я, глядя в стеклянные глаза отца.

— От сердца, — промямлил он, волоча язык, а потом сплюнул прямо на пол. — Доктор сказал… э — э — э, чё он там, мать твою, сказал… А! Сказал, что если не принять лекарство, наступит смерть. Ну и ладно. Он все равно был ещё тот козёл.

— Твой отец? — был в шоке я.

— Гнида он, не отец. Вот я отец, — завалился он на спину. Рука потянулась к бутылке, но отпрянула, видимо передумав. — И ты вон, ишь какой… растешь у меня. Так что, ничего… никто по нему слёзы лить не стал, пацан.

Я молча смотрел на отца. Хотел у него что — то спросить, вылетело сперва из головы, но услышал уже храп. Отец уже отрубился.

* * * *

Я пытался вспомнить детство, но мне это как — то удалось с трудом. Я вырос на ферме и день проходил всегда почти одинаково. Летом я рвал сорняки и подыхал от жары, осенью таскал сухую траву и периодически пережидал дожди; зимой разгребал снег до амбара, до сарая, до туалета; весной с отцом садили картошку и кукурузу, выгуливали скот. А потом времена года начинались по новой, как и фронт работ.

Я помню, когда был совсем крошечный, как игрался с игрушечными солдатиками. У меня даже была своя армия, которая противостояла местным насекомым: жукам, гусеницам, муравьям. Потом я могу вспомнить, как рядом с домом были качели, отец их сделал саморучно. Я проводил на них много времени, пока однажды не свалился и не содрал себе колени. После этого отец вывернул качели из земли. Больше я ни качался ни разу. Уже позднее, когда я стал понимать буквы, начал пытаться читать журналы. Конечно, мне больше были интересны картинки. Это потом, позже, я увлекся различной литературой.

Раньше книжек было больше, или я был так мал, что так мне казалось.

Лежа в тишине ночи я пытался вспомнить, когда я первый раз почувствовал себя несчастным. Может когда понял, что материнской любви мне не хватало? Или когда отец долбанул мне по спине и впоследствии периодически мне по поводу и без от него доставалось?

Сна не было совсем.

Почему он не зовет меня по имени? Лукас. Лу — кас!

Простое имя. Наверное, мама придумала. Где ты сейчас, мама? Ты бы поговорила с отцом, почему он так ко мне относится, может образумила.

Пускай он будет ко мне помягче, мам?

Прошу.

Хотел тебе сказать, мам. Признаться. Я чувствую, как мое детство ускользает. Как и моя жизнь.

Сказав это в тишине комнаты, я провалился в сон.

Ночью я услышал крик, пронзительный, пробивающий до костей. Я поднялся рывком, пытаясь понять, приснилось ли мне это или слышалось взаправду. Где — то верещал сверчок, возможно около амбара, звук был приглушенным. Я прислушался, стараясь даже не дышать. Крик повторился и издавала его девушка или, возможно, даже девочка. Теперь мне стало действительно страшно. Черные образы лезли в голову. Я отогнал их рукой, как назойливую муху и ринулся к окну. Конечно, ничего там и не увидел. Темнота ночи и белый серп луны за грязными облаками.