Коди Кеплингер - Все было не так

– Мой!

– Твой? – уточнил он почти изумленно. Даже парень с оружием не верил, что мне мог принадлежать этот крестик. Какое предзнаменование грядущего.

– Да, – выдохнула я.

– Думаешь, Иисус сейчас присматривает за тобой?

Что он хотел от меня услышать? Я не знала этого парня. Вдруг это был странный христианский терроризм. Вероятность того, что он убьет меня, когда скажу «нет», ровно такая же, как при ответе «да». Я не защищала свою веру, не была мученицей. Я просто хотела выжить.

– Думаю. Да.

Но он больше не слушал. Похоже, его внимание привлекло что-то в другом конце уборной, потому он направлялся к одной из кабинок. Я заползла обратно в свою и свернулась в комок, стараясь не вслушиваться в последовавшие выстрелы. Стараясь не думать, что девочки, которым я сказала спрятаться, возможно мертвы.

После этого он вышел из уборной, и вскоре показалась полиция. Меня повезли в больницу и сказали, что мне очень повезло. Пуля не нанесла столько урона, сколько могла бы, и плечо заживет благодаря физиотерапии и терпению. Они сказали, со мной все будет хорошо.

Но они не знали, что рана – меньшая из моих проблем.

Я не стала рассказывать, о чем мы говорили с ним в уборной. Смешно, учитывая, к чему это все привело, но я не считала это важным. Насколько я знала, никто не слышал этого короткого разговора. В школе погибло два учителя и семь учеников, кому какое дело до потерянной мной цепочки? Или что о ней спрашивал этот придурок с оружием?

Я упомянула об этом только через пару дней после стрельбы, когда в моей палате появился детектив Дженнер и опрашивал меня о том, что произошло. Когда я ему рассказала, он нахмурился и обменялся взглядом с другим офицером.

– Ты уверена, это была твоя цепочка? – спросил он.

– Да, – раздраженно ответила я. Мне выстрелили в плечо, а не в голову. Конечно, я была уверена. – Вы ее нашли? Цепочку?

– Она… до сих пор считается вещественным доказательством, – сказал он. И ушел через несколько минут.

Мне так и не вернули ту цепочку. Ее похоронили вместе с Сарой Макхейл.

Мою цепочку. Которую я носила каждый день. Положили в гроб другой девочки. Господи, тогда меня это так разозлило.

Когда я впервые услышала историю Сары, решила, ее легко будет исправить. Это все недоразумение. Будет несложно рассказать людям правду. Но мы знаем, как все закончилось. Притеснениями, вандализмом и слезами моей мамы, потому что женщины на работе превратили ее жизнь в настоящий ад. Священник из моей церкви мне не поверил. Год спустя умерла моя бабушка, все еще уверенная, что я лгунья, которая хотела внимания.

Тем временем в честь Сары проводили молодежные митинги, писали о ней песни, политики рассказывали ее «историю», выступая за или против того, что было в ту неделю на повестке дня. Эй, я понимаю. Как я сказала Ли, это крутая история. Девочка, погибшая за свою веру, гораздо убедительнее – и полезнее – готки-одиночки, которая, до смерти напуганная, могла сделать или сказать что угодно, чтобы выжить. К тому же я жива. В чем драма?

Если ты читал все, что написала Ли, тогда знаешь остальное. К тому моменту, как школа снова открылась, моя семья больше не могла сдерживаться. Мама собрала вещи и переехала в другой штат, а вскоре после нее и папа со своей новой женой.

Тогда я взяла второе имя и прекратила говорить о стрельбе. Они никогда этого не озвучивали, но я знала, что родители почувствовали облегчение. Иногда я гадаю, а верили ли они мне вообще.

Не думаю, что хочу это знать.

Прошло несколько дней с тех пор, как я написала этот последний раздел. Впервые за эти годы я вернулась к стрельбе вне своих ночных кошмаров. Да, было больно, но мне помогло, что я это записала. Рассказала свою историю, и на меня не накричали или не плюнули.

Не знаю, что делать с этим текстом. Я продолжаю об этом думать. Прокручиваю варианты в голове, взвешивая все за и против. А потом возвращаюсь к словам Ли в кафе, когда она отдала мне эту флешку. Ей было все равно, что я сделаю с письмами. Дело не в том, где они в итоге окажутся, а в том, что я буду это контролировать.

Кажется, теперь я это осознаю.

Я поняла, что хорошо не будет. Боль от того, что случилось со мной – стрельба, издевательства после нее, – никуда не денется, что бы я ни сделала с этими письмами. Я никогда не смогу простить некоторых людей из своего родного города. Честно говоря, на некоторых – брата Ллойда, Эшли, священника из моей церкви – я злюсь больше, чем на парня, который в меня стрелял. Не знаю, разумно ли это. Но в моральной травме нет ничего разумного.