Анатолий Борзов - Anenerbe [СИ]

Удивительно, — произносил Виталий Борисович, чувствуя тепло и полное отсутствие негодяя. — В чем разница? Одна и та же энергия, что в твоем животе, что в баке автомобиля! Никакой оговорки! Память сохранила неподдающиеся пересказу мгновения, когда еще простой водитель Шумный заправлял машину. Поворот ключа, и он чувствовал, как удовлетворенно и, главное, сыто урчит движок машины. Металлическая бестия испытывала удовольствие, когда в ее нутро заливали вонючее пойло. Виталий Борисович был готов присягнуть — звук двигателя менялся! И в этом звуке он слышал ни что иное, как великое удовлетворение! Возможно, он и поделился бы с кем-либо своими наблюдениями, однако опасение, что его неправильно поймут, сдерживало, хотя желание сказать терзало долго и постоянно.

Еще один день, — говорил Виталий Борисович и ложился на кушетку, — как ты его прожил? Вопрос адресовался, как вы понимаете, самому себе, однако лишь с той разницей, что обращался товарищ Шумный к своему мундиру, висящем на кресле. Мундир молчал — такова участь любого мундира. — И я устал, — продолжал беседу младший уполномоченный. — Ты пока отдохни, повиси, сил наберись, я завтра в гражданке пойду, поэтому у тебя вроде как выходной…

Виталий Борисович был в мундире, и медалей оказалось неожиданно много, даже какой-то орден. Вот только за что? Вокруг какие-то люди, и почти все в мундирах. Вероятно, коллеги, но знакомых — никого. Ходят туда-сюда, о чем-то беседуют и явно чего-то ждут. Виталий Борисович тоже ждет, а чего именно — не знает. Здравствуйте, говорят ему. Здравствуйте, отвечает он, хотя не может вспомнить, кто с ним только что поздоровался. Вновь — здравствуйте! И вновь Виталий Борисович кивает в ответ. И вдруг все заволновались — он это почувствовал и сам разволновался — немного вспотел, а платка, чтобы удалить испарину, нет. Ладошкой вытер липкий пот. Почему пот часто липкий? — От волнения, вероятно. Интересно, другие тоже вспотели? Ага! Куда-то двинулись! Виталий Борисович тоже двинулся, хотел было ускорить шаг, чтобы не отстать, а потом глядит — никто не торопится или по крайне мере делает вид. И он делает вид, что не торопится и с кем-то начинает вести беседу — говорит всякий вздор и полную чепуху. И собеседник его тоже несет вздор — получается беседа. Идут — плывут в людском потоке и журчат: кто негромким голосом, кто орденами — орденов много и они тоже ведут беседу с другими орденами. Затем поток, как ручейки, множится — иные направо, иные налево. Виталия Борисовича отнесло налево — он не возражал, места должно хватить всем. Свое место он уже давно наметил и теперь к нему пробирается. Извините, — говорит Виталий Борисович и улыбается. — Ничего, ничего, — отвечают ему и тоже улыбаются. Приятно иметь дело с культурными людьми. Еще немного — каких-то метров пять. Виталий Борисович чувствует неловкость — перед ним генерал, а вот еще один. Уже два генерала, оба сидят в креслах. Пройти нужно боком, идти крайне сложно — ноги для хождения боком не предназначены — только вперед, в крайнем случае, назад. Но вперед или назад невозможно — только в сторону. А еще обязательно передом, задом — никак нельзя, и потому что два генерала и вообще нельзя — дурной тон. Потому как тот, кто сидит в кресле, может ненароком ткнуться лицом тебе в зад, а это и вовсе ни к чему. Тыкаться в постороннего человека и другим местом непозволительно, а тут задом! Наконец сел и перевел дыхания, и все другие тоже перевели дыхание — добрались. И вновь загудели, как мухи по весне. Минуту гудят, другую — ждут и, конечно, смотрят вперед себя. Виталий Борисович всегда считал себя неотъемлемой частью коллектива, поэтому и он обратил свой взгляд в уже указанном направлении, то есть вперед. И тут выходит на сцену ведущий — когда людей много, а в зале, где собрался народ, было полным полно людей, обязательно должен быть ведущий. Вот он и вышел. И все захлопали — просто так или устали ждать. А ведущему, вероятно, этого мало — стоит, смотрит в зал и молчит — пустил паузу. Притихли.

Так это концерт, — сообразил Виталий Борисович, — и я, получается, в числе приглашенных. Скорей всего, день милиции или другой юбилей — народный праздник. И тут же успокоился — вытянул ноги и прислонился спиной к креслу. Однако поспешил — зал дружно поднялся — встали все как один, поэтому и товарищ Шумный вскочил. Через пять минут также дружно сели — все-таки дисциплина чувствуется. Виталий Борисович вновь вытянул ноги и вновь прислонился к спинке кресла — сидеть предстояло долго, может, часа полтора, а может, и все два. Кто не знает, сообщим — сидеть в одной позе также сложно, как и стоять. Еще один парадокс — когда долго сидишь, возникает желание встать, а когда стоишь — сесть.