Александр Куприн - Бармен из Шереметьево

— Организуй мини-рейд по проверке пяти-шести номеров и определи ее в спецприемник. Зовут Галя, возраст — лет 25. Больше мы ничего не знаем, — врал Пономарев, — но только не меньше пяти номеров, чтоб не было подозрений, что искали именно ее! Время я скажу.

Пономареву хотелось еще несколько раз повторить про пять номеров, но он решил не нагнетать и в легком раздражении уехал к себе. Ментов он недолюбливал и отлично понимал, что никто не будет шерстить пять номеров, когда доподлинно известно, что объект в 418-ом. Некрасов тоже радости общения с кагэбэшником не испытал — своей работы море. Раскрываемость преступлений в гостиницах всегда очень и очень низкая — объясняется это прежде всего текучестью контингента, ведь как преступник, так и потерпевший, как правило, залетные — не местные. И в этом колоссальное отличие работы Некрасова от деятельности нормальных оперов, работающих «на земле». Опер-зональник смотрит на обслуживаемую территорию как в телевизор и все-то ему видно — тот откинулся и колотит бригаду, у этого вдруг бабки появились, тот вдруг забухал, неизвестно на что… и все по домам, все по месту прописки, все под рукой — не работа, а одно удовольствие. Гостиница же — как река, в которую нельзя зайти дважды: тут за одни сутки весь контингент может поменяться на три четверти. На эту линию, как правило, назначались очень опытные опера и задача им ставилась простая — не тянуть сильно вниз общие показатели раскрываемости. Некрасов был себе на уме, но очень опытный, непьющий и на хорошем счету.

Ну что ж: в приемник — так в приемник.

Приемник-распределитель для бомжей размещался на улице Первомайской. Закон позволял содержать там лиц без документов сроком до двух месяцев. Двухэтажный безликий барак с глухо зарешеченными окнами всегда под завязку набит бродягами с вокзалов. Невыносимая вонь режет глаза — это смесь блевотины, перекисшего пота и нечистот. Белые полосы хлорки, щедро насыпанные вдоль плинтусов, добавляют в букет свою несколько резковатую ноту. И хотя население приемника в целом однородно и состоит из «бомжей обыкновенных», как назвал бы их Некрасов, — в каждой камере можно найти как минимум одного находящегося во всесоюзном розыске преступника. Вот он сидит угрюмо на корточках, ни с кем не разговаривает — гоняет тяжелые мысли. Фамилию он назвал не свою, адрес выдуманный, но паскудные менты откатали его пальцы и дактокарта уже ушла спецпочтой в Москву, а через несколько дней ироничный дознаватель выкрикнет его на выход по настоящей фамилии. «Эх, жизнь — сука подлая», — загрустит вор. Но на самом деле он испытает некоторое даже облегчение — теперь для него закажут этап и покатит он по просторам Многострадальной, да в специальном зарешеченном вагоне к месту совершения преступления, к городу, где был объявлен в розыск. Этап тоже не сахар, конечно, — но нет уже сил этой хлоркой дышать! В соседней камере страдает известный питерский катала — менты закинули его сюда чисто из гнусности, сославшись на отсутствие документов и оформив как лицо, не пробиваемое по базе данных ОАБ — Областного адресного бюро. Катала исполнен ненависти и скрипит зубами — дубленку и норковую шапку больше никогда не придется надевать — камерная вонь въелась в мех навеки… Его, конечно же, выпустят в понедельник, когда придут дознаватели и проверят его ленинградскую прописку, но сейчас-то всего лишь вечер пятницы! «С-с-суки мусорские!» — скрипит он зубами.

В женском же отделении публика всегда была стопроцентно бомжатной, до того дня, когда в Свердловск завезли иностранцев. За ними потянулись путаны, и вот, нечасто, но иногда в камере можно увидеть, как суровые вокзальные тетки с интересом разглядывают свежезакрытую валютную проститутку-москвичку, снимают с нее воздушный шарфик, с вожделением нюхают дорогой парфюм, дерутся за лифчик…

Рейд по сигналу КГБ провели рано утром, бесцеремонно открыв номер контрольным ключом, и вытащили Галю из-под непротрезвевшего Мартина. Ушлый мент Некрасов, еще не включив в номере свет, заметил на полу женскую сумочку, прислоненную к спинке кровати. Двумя пальцами, как пинцетом, брезгливо вынул из нее паспорт, спрятал в карман и, оставив коллег доделывать работу, резво сбежал по широким лестницам вниз. Махнул рукой сонному швейцару, подмигнул новенькой молодой администраторше да и направился домой отдыхать. Есть все же своя прелесть в ненормированном рабочем дне.

Растерянный бундес с помятым со сна лицом остался сидеть на кровати, а немытую Галю в «собачнике» патрульного УАЗика повезли в райотдел по пустым улицам просыпающегося города. Тяжкое это занятие — проституция. Не для всех.