Давид Лагеркранц - Девушка, которая должна умереть

– Прострелите ей ноги и отправьте в печь!

Она волновалась, это было видно.

Но эти идиоты опять опоздали. Стрельба развязалась, когда Лисбет успела откатиться в сторону, а Блумквист – встать на ноги. У Камиллы не осталось времени задумываться, как у него это получилось, потому что в руке Лисбет вдруг оказался железный шест.

Как видно, Микаэль, воспользовавшись суматохой, умудрился расстегнуть ремни на ногах и встать. Он едва держался в вертикальном положении, буквально на одном адреналине. И зачем-то схватил со стола нож.

Лисбет прокатилась по полу в нескольких метрах от него и вскочила на «Кавасаки», не выпуская шест из руки. Пару секунд она использовала мотоцикл в качестве щита от пуль, а затем понеслась на разбитое окно и вылетела на луг. Это было так неожиданно, что бандиты прекратили стрелять. Неужели она сбежала? В это было трудно поверить. Но звук мотора и в самом деле становился все глуше, пока не затих.

Микаэля словно обдало холодным ветром. Он посмотрел на свои ноги, потом на печь. Нож в его руке выглядел игрушкой, что-то вроде деревянного меча, с которым он собирался ринуться в настоящую битву. Блумквист обмяк и рухнул на пол, испытывая чудовищную боль.

Бандиты опешили. Некоторое время Микаэль не слышал ничего, кроме их тяжелого дыхания. А потом застонал его мучитель, Иван. Его лицо было залито кровью, белый костюм покрыт слоем пепла. Иван пробормотал, что пора убираться. Камилла взглянула на него и сделала неопределенное движение головой. Похоже, она была шокирована не меньше остальных и с досады пнула лежавшего на полу бандита. Она что-то шептала одними губами, возможно, проклятия. Потом кто-то в зале не то позвал, не то просто упомянул Богданова.

Но в этот момент до Блумквиста донесся еще один звук – приближающегося мотора. Это могла быть только Лисбет. Что она задумала? Похоже, снова штурмовала здание, но на этот раз двигалась не так стремительно и не к тому окну, которое уже пробила. Лисбет неслась в сторону Микаэля и печи. Бандиты открыли огонь, теперь совершенно беспорядочный. Но мотор грохотал все громче, пока не смолк за окном со стороны Блумквиста.

Снова дождем посыпались осколки, а потом показалась Лисбет. Она не держалась за руль, потому что орудовала шестом, которым выбила пистолет из рук оказавшегося поблизости бандита. После чего мотоцикл, встав на дыбы перед носилками Блумквиста, снова въехал в стену. Лисбет перевернулась в воздухе, подхватила оружие с пола и начала отстреливаться.

В воздухе заметались молнии, Микаэль не успевал следить за происходящим. До него доносились выстрелы, крики, удары и хрипы, а когда все стихло, он понял, что должен что-то делать. Что угодно, только не бездействовать.

Блумквист обнаружил, что по-прежнему держит нож, и попытался подняться – безуспешно. Его шатало из стороны в сторону, но он пробовал снова и снова, невзирая на боль. Перед глазами все плыло, сквозь дым и полумрак прорисовывались три фигуры, которые все еще продолжали стоять на ногах – Лисбет, Иван и Камилла.

Оружие было только у Лисбет, но она медлила. На какое-то мгновение группа будто окаменела, даже взгляд Саландер потух. В груди Микаэля зашевелился страх. В этот момент он заметил, что у Лисбет дрожат руки.

Она не могла стрелять. Иван и Камилла вышли каждый из своего угла. Он истекал кровью, она дрожала от гнева. Глаза Камиллы стали безумными. Она пошла прямо на сестру, как будто хотела, чтобы та ее застрелила. Но Лисбет не видела ее – и вдруг повалилась навзничь, ударившись затылком о печь. К ней подскочил Иван. За ним поднялся еще один бандит. Лисбет проиграла во второй раз.

28 августа

– В те дни меня мучил не только страх, – продолжал Юханнес Форселль. – Я возненавидел себя. Сванте удалось не только загнать меня в угол. То, в чем он угрожал обвинить меня, въелось в мою кровь и плоть. Я чувствовал себя человеком, который не заслуживает того, чтобы жить. Мы говорили о травле, развязанной в СМИ. Я никогда не придавал ей значения. Но после разговора со Сванте в его машине и сам поверил в то, что писали обо мне журналисты. Их обвинения словно прилипли ко мне намертво, и я ничего не мог с этим поделать. На Сандёне я был оглушен, парализован.

– Но я слышала, как ты кричал по телефону, – возразила Ребека. – Похоже, ты все-таки не совсем сдался.

– Все так, я хотел бороться, – согласился Форселль. – Я позвонил Янеку и поставил его в известность насчет Нимы, и потом еще долго сидел с трубкой в руке. Я хотел связаться с премьер-министром или шефом полиции. Так я тогда полагал, по крайней мере. Сванте тоже забеспокоился, когда я взял отпуск, и прибыл на Сандён. Думаю, он все-таки за мной следил.