Бернар Миньер - Сестры [litres]

Ему хотелось только одного: вернуться к прежней жизни, к Гюставу, к работе, вернуться домой, поставить Малера и проснуться утром в воскресенье, как будто всего этого не было, а потом лежать в постели, дожидаясь, когда Гюстав проснется и прибежит к нему.

Выйдя с допроса, Мартен зашел в магазин купить молотого кофе, пакет минеральной воды, яблок и мандаринов, две пиццы, сыра у Ксавье и «Скубиду», любимых конфет Гюстава, потребление которых ему приходилось строго ограничивать. Переходя из отдела в отдел, оказавшись в гуще людей, ничего не знавших о том, что произошло, он вдруг подумал об Амбре-Амалии, все существование которой вертелось вокруг одного слова: месть . Что она испытывала все эти годы? Как можно было столько лет прожить с человеком, которого ненавидишь? Она хотя бы раз была счастлива? Жизнь Амбры Остерман была тайной, в которую ему никогда не проникнуть – все ответы она унесла с собой.

Потом Мартен направился к сыну в больницу. Гюстав дулся: он хотел вернуться домой, спать в своей постели, в своей комнате, со своими игрушками, он хотел видеть Шарлен… Но кроме этого, всё с ним было в порядке. Врачи настаивали, что его надо оставить под наблюдением до завтра: хотели убедиться, что у него нет, как они выразились, «психологических нарушений».

Сервас оставался с Гюставом, пока тот не заснул. Потом ненадолго вышел, чтобы доделать кое-какие дела. Ночь он намеревался провести в больнице.

Войдя в холл своего дома, проверил почтовый ящик. Там было полно корреспонденции, а между других писем и газет его дожидались два белых конверта, и он вздрогнул, прочитав адрес на первом: Justizanstalt Leoben, Dr.-Hanns-Gro ß -Stra ß e 9, 8700 Leoben, Austria. Марка была австрийская почтовая, адрес отправителя – тюрьма [40] См. роман Б. Миньера «Гадкая ночь». . Этот конверт он решил пока не вскрывать – дело терпит – и взял второй.

Когда Сервас увидел печатку нотариуса, сердце у него забилось. Письмо наконец дошло.

Сначала он вскрыл наружный конверт, быстро пробежав глазами короткое витиеватое послание, в котором нотариус мэтр Оливье извинялся в некотором роде от имени всех людей своей профессии за «манкирование своим профессиональным долгом».

Когда же Мартен распечатал внутренний конверт, которому была предпослана записка нотариуса, у него закололо сердце.

Письмо долго пропутешествовало во времени, прежде чем дошло до него. Забытое на донышке картонной коробке в шкафу у нотариуса, оно дожидалось, чтобы его прочли, почти тридцать лет. На нем выцветшими синими чернилами было написано всего одно слово: Мартену.

Прошло почти тридцать лет, а почерк он узнал сразу. Горло у него сжалось, а сердце отчаянно забилось, когда Сервас вытащил из конверта сложенный вдвое листок и развернул его.

Он подошел к плафону в центре холла и достал очки. Прошло несколько секунд, и по щекам его покатились слезы. Ему не верилось, что такое возможно, что через тридцать лет он еще способен заплакать. Но слезы текли, и щеки быстро стали мокрыми. Поскольку вот что он прочел:

Мартен,

Я не знаю, сколько времени пройдет с момента моего ухода, когда ты прочтешь это письмо. Надеюсь только, что со временем тебе не так тяжело будет его читать.

Сынок, я знаю, через что ты прошел, знаю, что такое потерять близкого человека, и знаю, что такое чувство вины. А потому прошу у тебя прощения. Прости меня за все кошмары, которые стали твоими, прости за тот образ, который столько лет преследовал тебя, за все те моменты, когда ты спрашивал себя, почему так было надо, чтобы именно ты меня нашел, и что я хотел этим сказать. Я всем сердцем надеюсь, что когда-нибудь ты сможешь понять мой поступок.

И простить его.

Сын, если ты открыл это письмо, значит, наш дом продан, и теперь мы можем сказать друг другу «прощай», ибо единственная земная нить, которая связывала нас, порвалась. Знай, что я люблю тебя и что я всегда восхищался силой твоего характера. Мне тоже хотелось бы обладать такой силой, но у меня не получилось быть таким сильным, как ты. Ты ведь, как тростник, гнешься, но не ломаешься. А я – как старый дуб, в который угодила молния. Это дерево давно уже умерло: оно умерло вместе с твоей матерью.

Если у тебя есть жена и дети, расскажи им обо мне. О том, каким я был, когда ты сам был ребенком. Расскажи им о той поре, когда я был достоин называться отцом. Мартен, а ты помнишь, как мы играли? Помнишь, как строили в скалах огромные песчаные замки? Как летними вечерами читали вслух, и я вызывал для тебя образы долговязого Джона Сильвера, Джима Хокинса, Тома Сойера и Филеаса Фогга? Ни один отец не был так счастлив, как я тогда, малыш.