Ланг снова улыбнулся, на этот раз с оттенком грусти.
– Ладно, капитан, признаю, в Ноэ Адаме много есть от вас. Но не забывайте, что в то время из-за истории с мертвым конем ваше имя не сходило со страниц газет. Ваше имя и ваши подвиги. Точно так же, как и в две тысячи десятом, когда вы раскрыли убийство профессора в Марсаке. Но я не провожу никаких параллелей между самым знаменитым сыщиком Тулузы и длинноволосым дебютантом, который принимал участие в расследовании в девяносто третьем, уверяю вас… Сервас, сыщик-меломан . Не надо усматривать в этом обиду. У меня это всего лишь славная полицейская ищейка Ноэ Адам.
Писатель, видимо, решил быстро воспользоваться коротким преимуществом.
– И это все, что у вас есть? Литература? Нет, кроме шуток? У меня тысячи фанатов, которые могли бы вдохновиться литературой…
Шах королю… Однако лицо противника вдруг изменилось, как при резкой разгерметизации, словно стол вдруг стал кабиной летчика, где сорвало дверцу аварийного выхода. И Сервас с удивлением заметил, как по щеке писателя покатилась слеза.
– Я любил свою жену, капитан… Любил больше всего на свете. И никогда не смог бы причинить ей зло. Я дал клятву любить и защищать ее до последнего дня. И не смог сдержать обещания. Не смог… Подумайте об этом… Если вы считаете, что я на такое способен, делайте то, что должны. Но заклинаю вас, не воображайте ни на секунду, что знаете истину, потому что вы не знаете ничего. Ничего… Вы не имеете ни малейшего представления о том, что произошло.
* * *
Он высыпал пакетик с шипучим порошком в стакан с водой. Боль опять вернулась. Должно быть, он как-то неловко повернулся, а может, просто долго сидел. Оба они следили глазами за тем, как растворяется порошок, словно присутствовали при магическом ритуале. Сервас почувствовал, как под рубашкой впивается в ребра эластопласт.
За несколько минут до этого он звонил домой, чтобы узнать, как дела у Гюстава. Судя по смеху и воплям, пробивавшимся сквозь голос няни, все было отлично.
Мартен выпил воду, помассировал веки и заглянул в свои записи. Потом посмотрел на часы, снова в записи и снова на часы. У него был вид, как у чиновника, которому надоело неподвижно сидеть за столом, и он ждет не дождется перерыва.
Ему хотелось, чтобы Ланг видел перед собой человека, который спокойно, без эмоций, делает свое дело: ничего личного, одно мрачное безразличие. Административная рутина. Никакого азарта, просто делать свое дело – и всё. Но Ланга не проведешь. Призрак, вставший из прошлого, – не просто легавый на допросе. Это его статуя Командора, его Немезида.
Писатель еле заметно улыбнулся печальной улыбкой.
– Я рассказывал вам о своем отце, капитан? – Поменял позу, положив ногу на ногу. – Отец лупил меня почем зря.
Можно подумать, Ланг знал, какое впечатление производит это слово – «отец» – каждый раз, как он его произносит.
– Мой отец был человеком жестким, неистовым, чтобы не сказать сумасшедшим, капитан. Он служил в Индокитае кашеваром, однако считался исправным солдатом, принимал участие в битве при Дьен-Бьен-Пу. В числе других пленных он прошел сотни километров по джунглям и рисовым плантациям до китайской границы, где были расположены лагеря. Из одиннадцати тысяч солдат семьдесят процентов умерли от голода, дурного обращения, болезней или просто были расстреляны, вы об этом знаете, капитан? Их ежедневно подвергали назойливой коммунистической пропаганде, чтобы заставить публично покаяться. Несомненно, именно в лагере мой отец и потерял рассудок.
Произнося это, Ланг наблюдал за Сервасом, и слова, как льдинки, падали у него изо рта.
– Делайте что хотите, но вы должны понять, что я с самых ранних лет научился выживать.
Мартен ничего не сказал.
– Мои родители были как масло и вода. Отец мрачный, молчаливый, нелюдимый. А мать, наоборот, веселая, открытая, приветливая. Она любила отца и ради него понемногу начала отказываться от встреч с друзьями, никуда не выходила, по вечерам сидела с ним у телевизора, а днем хозяйничала на кухне. Наш дом в деревне стоял немного в стороне от остальных. А деревня была красивая, у подножия горы, на краю пихтового леса. От нас до нее было километра три. У матери не было автомобиля, тогда мало кто из женщин мог себе позволить машину. И я уверен, что отец не случайно выбрал такое место для дома.
Он положил руки на колени, выпрямил их и поднял плечи, как анонимный алкоголик, рассказывающий о себе в группе поддержки.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу