Питер Мэй - Локдаун

– Алло? – услышал он голос Макнила. – Алло?

Но Пинки молчал. А потом усмехнулся. Теперь пусть боится Макнил.

Макнил вслушивался в тишину. Он слышал чье-то дыхание – кто-то слушал его, но молчал, как будто знал, кто звонит. Макнилу хотелось прервать звонок, отгородиться от того, чье упорное молчание было так красноречиво. Но было в этом нечто интригующее, и Макнил целую минуту слушал тишину. Просто слушал. Чувствовал в этой тишине зло, и чем дольше вслушивался, тем более жутко ему становилось, пока он больше не мог этого выносить и бросил трубку обратно на рычаг. Макнил дрожал, во рту у него пересохло. У него возникло жуткое ощущение, что на том конце линии находился призрак, который его преследует, убийца двух мужчин и подростков, а может, и китаянки с расщелиной неба. А еще он чувствовал, что этот призрак где-то очень-очень близко.

От звуков бравурного напева «Смелой Шотландии» сердце Макнила чуть не выпрыгнуло из груди. Он порылся в кармане, выудил мобильный и увидел на дисплее имя Эми.

– Привет, Эми, – сказал он, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал естественно.

– Что у тебя случилось?

– В каком смысле?

– У тебя странный голос.

– Я просто устал, Эми. – Он посмотрел на часы. Было уже за полночь. – Ты почему еще не спишь?

– Не могу заснуть. Лучше бы я не приносила домой ее голову. Такое чувство, что она в доме, та девочка. Преследует меня. Не могу выбросить из головы ее лицо.

Не только его сегодня преследуют призраки, подумал Макнил.

– Как движется дело? – спросила Эми.

Макнил знал, что не может сказать ей правду. Может быть, когда-нибудь, но не сегодня.

– Есть пара зацепок. Мне кажется, ее могли убить в доме около парка Уондсворт.

– Ничего себе! Это больше, чем пара зацепок. И откуда ты узнал?

– Слишком сложно объяснять. А у тебя как? Есть что-нибудь новое? Какие-нибудь сведения из лаборатории?

– Вообще-то да. И довольно странные, если честно, а я понятия не имею, важно это или нет. Но у нее был грипп.

Макнил опешил.

– Она умерла от гриппа?

– Невозможно сказать. Но либо она переболела и выздоровела, либо страдала от гриппа, когда умерла.

Макнил поразмыслил над этим. Однако он тоже не мог понять, важно это или нет.

– Но что самое странное, – добавила Эми, – это что у нее был не обычный вариант H5N1, который убивает всех остальных.

Макнил нахмурился.

– Не понимаю.

– У нее была другая вариация птичьего гриппа H5N1. Созданная человеком.

Эми повесила трубку и уставилась на голову, которая смотрела на нее в сумрачном свете лампы, горящей в мансарде. Взгляд Эми постоянно останавливался на заячьей губе. Девочка выглядела так, будто рыбак поймал ее на крючок, но она сорвалась обратно в море, порвав губу, и обречена вечно плыть против течения.

Такое с легкостью могло случиться и с Эми. Крохотный дефект в генетическом коде, определяющий весь жизненный курс, отделяющий ум от глупости, красоту от уродства. Эми родилась умной и красивой. Направление ее жизни определил не генетический дефект, а пьяный водитель и пять секунд ужаса.

Но Эми и Лин все же имели кое-что общее. Они из одного народа, может даже принадлежат к одной культуре. У родившейся в бедности китайской девочки было мало шансов в жизни. Эми прекрасно это знала. Она родилась в Англии, а не в Китае. В относительном достатке, а не в бедности. Но ее родители не смогли избавиться от тысячелетней культурной традиции, когда сыновей предпочитали дочерям. Она родилась первой, но младший брат завоевал все родительское внимание.

Если бы она родилась в бедной сельской глубинке Китая, то могла бы очутиться в приюте, как миллионы сверстниц. Родители оставили бы ее на пороге полицейского участка, чтобы попробовать зачать сына. Китайская государственная политика «одна семья – один ребенок» не оставляла второго шанса, если ты не живешь в городе и не имеешь достаточно денег, чтобы подкупить систему.

С незапамятных времен в китайском обществе сын после свадьбы приводил жену в родительский дом. А когда родители старели, сын и его жена ухаживали за ними. Но если рождалась дочь, она уезжала жить с родителями мужа, а старики-родители оставались доживать свой век в одиночестве. Неудивительно, что мальчики так ценились, а девочек презирали.

Эми гадала, какова была бы судьба Лин, окажись она в приюте, – нелюбимая, нежеланная, даже для бездетных западных пар, ее уродство работало против нее. И все же она здесь, или была здесь, в Лондоне, в бастионе западного процветания и привилегий. Но лишь чтобы встретиться с судьбой куда более страшной, чем жизнь в приюте, – быть убитой, расчлененной и выброшенной в яму.