Дот Хатчисон - Сад бабочек

Чтобы Тереза не теряла равновесия и ради ее же блага я попросила Садовника поставить для нее синтезатор.

Он поставил фоно в одной из пустующих комнат – вместо кровати. И стеллаж во всю стену, куда сложил нотные тетради. Тереза, если только не прерывалась на сон или на еду, и не приходила в себя после визитов Садовника – а они происходили во множестве, поскольку она была новенькой, – все время проводила в этой комнате и играла, пока пальцы не начинали дрожать.

Как-то раз Десмонд встретил меня в коридоре. Он прислонился к стене и, склонив голову набок, слушал.

– Если кто-то ломается, что их ждет? – спросил он тихо.

– Ты о чем?

Он кивнул в сторону дверного проема.

– Это слышно в ее музыке. Она часто сбивается, все время меняет ритм, резко бьет по клавишам… Может, она и не жалуется, но это не значит, что ее все устраивает.

Он учился на психолога и постоянно об этом напоминал.

– Сломается или нет, от меня тут мало что зависит.

– Но если сломается, что ее ждет?

– Ты и сам знаешь. Просто не хочешь признать это.

Десмонд ни разу не спросил, почему не вернулась Симона. Появление Терезы привело его в смятение, и он явно старался лишний раз об этом не думать.

Парень побледнел, но все же кивнул. А потом резко переменил тему. Если зажмуриться и не смотреть страху в глаза, то и бояться вроде как нечего, верно?

– Блисс что-то затеяла на вершине скалы. Сказала, если я сяду на какую-нибудь фигурку, то она мне в рот ее затолкает.

– И над чем она работала?

– Понятия не имею. Она только разминала глину.

Летом в полуденные часы, когда солнце нагревало стекло, в Саду стояла невыносимая жара. Девушки, как правило, залезали в пруд или прятались в тени. Некоторые сидели по своим комнатам – можно было ощутить, насколько прохладнее воздух, поступающий по трубам. Я не собиралась отвлекать Блисс, если она над чем-то работала – и уж тем более если она выбрала для этого самое жаркое место в Саду. Поэтому я взяла Десмонда за руку и повела по коридору. В той его части, где основание скалы задерживало солнечные лучи, было прохладнее.

Я привела Десмонда в свою комнату. Он бросился осматривать полку над кроватью, крутанул карусель и оглянулся на меня.

– Ни за что бы не подумал, что тебе нравятся карусели.

– Мне и не нравятся.

– Тогда почему…

– Нравились кое-кому.

Десмонд снова посмотрел на карусель и ничего не сказал. Он боялся задавать вопросы – иначе пришлось бы услышать подробности, о которых ему не хотелось думать.

– Подарки, которые мы дарим, кое-что о нас говорят. Как и подарки, которые мы получаем и храним, – пробормотал он через некоторое время и тронул мордочку грустного дракона, рядом с которым теперь стоял еще и медвежонок в пижаме. – Что же имеет для нас значение – предметы или люди, их подарившие?

– Я думала, у тебя каникулы.

Он смущенно улыбнулся.

– Привычка.

– Ну да.

С того первого дня в моей комнате произошли некоторые перемены. У меня появились розовые простыни и фиолетовое покрывало, а поверх него лежала куча светло-коричневых подушек. Унитаз и душ теперь закрывались шторками, состоящими из широких лент фиолетового, розового и коричневого цветов – они свободно висели вдоль прозрачных стен, чтобы при случае легко было их отдернуть. На стене висели две полки, занятые книгами, которые Садовник подарил лично мне – вместо того чтобы пополнить библиотеку. И там же были расставлены различные безделушки, при этом наиболее значимые из них – или просто личные – стояли на полке над кроватью.

За исключением этих вещиц, в комнате не было ничего такого, что говорило бы о моей личности. Я этих вещей не выбирала, и даже украшения никак не отражали мой характер. Эвита как-то нарисовала на камне хризантему и подарила мне. Но в этом проявилась ее светлая натура, не моя. И если я сохранила камень, это означало лишь, что она была мне дорога.

Вот что действительно напоминало мне, что эта комната вовсе не моя , так это красный огонек камеры, мигающий над входом.

Я села на кровать и прислонилась к стене, глядя на Десмонда, как он наклонился к полке и изучал корешки книг.

– Какие из них выбирал отец?

– Примерно половину.

– И «Братьев Карамазовых»?

– Нет, это я сама выпросила.

– Серьезно? – Он улыбнулся через плечо. – Сложная вещь, правда?

– На первый взгляд. Этот роман интересно обсуждать.

Мы с Зарой часто обсуждали книги, только не классику. Вот с Ноэми мы разбирали произведения досконально. Могли спорить несколько дней подряд, даже недель, но так и не приходили к согласию. Перечитывая Достоевского, я хранила в памяти образ Ноэми – это было не так болезненно, как если б я просто вспоминала ее и остальных девочек. У меня для каждой из подруг была своя книга. Куда изощреннее, чем рисунки Назиры или фигурки Блисс, но смысл от этого не менялся.