Дот Хатчисон - Сад бабочек

– Эвита, стой! Дождись Майю!

Я оглянулась через плечо и увидела, как Эвита перебирает руками и сползает по ветке, пока та не стала слишком тонкой, чтобы выдержать ее вес. Ветка обломилась, и Эвита с воплем полетела вниз. Все бросились из своих укрытий ей на помощь, но она ударилась головой о нижнюю ветку. Раздался мерзкий хруст, и крик резко оборвался.

Эвита с плеском упала в пруд и замерла.

Я слезла с дерева так быстро, как только могла, содрав кожу о кору. Все остальные застыли на месте, даже Садовник. Они стояли и смотрели на девушку в пруду, как кровь растекалась по ее пепельным волосам. Я полезла в воду, схватила Эвиту за локоть и подтянула к себе.

Наконец к нам подбежал Садовник и, не боясь испачкаться, помог мне вытащить Эвиту на берег. Глаза у нее были широко открыты, но проверять пульс не имело смысла.

Хруст, который мы слышали… Эвита сломала шею.

Смерть в Саду была странным явлением. Мы постоянно чувствовали ее присутствие, но никогда это не происходило у нас на глазах. Кого-то из нас просто уводили, и в коридоре появлялась еще одна пара крыльев. Многие из нас впервые увидели смерть своими глазами.

Садовник дрожащей рукой убрал мокрые волосы с ее лица и коснулся головы в том месте, куда пришелся удар. И на Эвиту уже никто не смотрел – все уставились на Садовника, потому что он плакал . Всхлипывал, не в силах перенести внезапной утраты, и все тело его сотрясалось. Он качался взад-вперед, прижав к груди мертвое тело; кровь залила ему манжеты, вода замочила брюки и рубашку.

Он, казалось, плакал за всех разом. На крики сбежались остальные девушки, и все мы стояли молча, и никто даже не всхлипнул. В то время как наш похититель оплакивал смерть девушки, которую он не убивал .

Инара берет стопку фотографий и перебирает их, пока не находит нужную.

– Он уложил ее волосы таким образом, чтобы не было видно ушибленного места, – она кладет фотографию перед Виктором. – Остаток дня и всю ночь он проводил с ней какие-то манипуляции, хотя мы его не видели. А на следующий день она стояла в коридоре, за стеклом, и он спал рядом с ней. Глаза у него были красные и опухшие. Он провел там целый день, прямо перед ней. И вплоть до последних событий касался стекла всякий раз, когда проходил мимо. Казалось, он делал это неосознанно – даже когда стекла были прикрыты, он касался стены.

– Но это был не единственный несчастный случай, так?

Она мотает головой.

– Нет, далеко не единственный. Но Эвита была… она была славной, такой невинной. И просто не способна была принять плохого. А если с ней что-то и происходило, то едва касалось и не оставляло следа. Думаю, она в некотором роде была самой счастливой среди нас. Просто потому, что иное было ей неведомо.

Эддисон вваливается под металлический скрип: он тащит за собой раскладушку, другой рукой обхватив одеяла и подушки. Сваливает все это в дальнем углу и, отдышавшись, поворачивается к Виктору.

– Только что звонила Рамирес. Сын мертв.

– Какой из?..

Она произносит это так тихо и с таким выражением, что невозможно распознать ее чувств. Виктор даже не уверен, верно ли ее расслышал. Он смотрит на нее, но Инара не сводит глаз с Эддисона. Вновь запускает ноготь под повязку, и кровь проступает сквозь бинт.

Брэндон тоже озадачен. Он смотрит на Виктора, и тот пожимает плечами.

– Эвери, – растерянно отвечает Эддисон.

Инара сжимается, прячет лицо в ладонях. Можно подумать, что она плачет. Но через минуту, когда девушка вновь поднимает голову, глаза у нее сухие. Хотя видно, что новость странным, непостижимым образом мучительна для нее.

Эддисон бросает на Виктора многозначительный взгляд, но тот даже не представляет, о чем она сейчас думает. Казалось бы, известие о смерти истязателя должно ее обрадовать. Или, по крайней мере, принести облегчение. Возможно, в глубине души она и рада, но лицо ее выражает лишь смирение.

– Инара?

Она переводит взгляд на раскладушку, поддевает пальцами повязки уже на обеих руках и отрешенно спрашивает:

– Так что, я могу лечь спать?

Виктор встает и знаком просит Эддисона оставить их. Тот без лишних слов берет со стола фотографии и пакет с удостоверениями. Хановериан остается наедине с этим покалеченным ребенком, которого вряд ли поймет до конца. Он молча устанавливает раскладушку в дальнем углу, так, чтобы стол оказался между Инарой и дверью. Потом расстилает одно одеяло вместо простыни, а второе складывает в ногах и кладет подушки с другой стороны. Покончив с этим, опускается на колено рядом с ее стулом и кладет руку ей на спину.